Рейшялис решил доставить удовольствие своему другу детства — подстрелить ему несколько уток. А мысль эту ему сам Карташюс подал: ведь он, когда в прошлый раз здесь был, все людей про уток расспрашивал.
В кустах на острове несмело отозвалась какая-то птица. Что это за птица, Рейшялис и не знал, но голос ее, как звон струны балалайки, несколько раз повторявшийся с короткими перерывами, напомнил, что зиме приходит конец.
— Ах, до чего здесь хорошо будет весной: первая борозда, поднятая плугом, — какая это радость!
Светало. Однако уток не было: они, как нарочно, куда-то запропастились. Охотник подождал час, другой, его стало уже знобить, а птицы все не прилетали. Махнув рукой на полынью, он пошел через остров, рассчитывая, что, может, удастся поднять зайца. Но и зайцев не было видно. Только в самую последнюю минуту посчастливилось ему набрести на полынью поменьше. Спускаясь к ней узеньким мысом, он поднял стайку куропаток и сразу же подстрелил четыре штуки.
Когда Рейшялис возвращался домой, было уже далеко за полдень. Издалека он старался разглядеть у сельсовета автомобиль или другой какой-нибудь признак того, что приехал Карташюс. Ничего такого не заметив, он прямиком, задами, по огородам свернул к своему домику.
Только он перемахнул через изгородь и подошел к своему крыльцу, как услыхал доносившийся из горницы шум голосов и смех.
«Здесь!» — подумал он, и сердце его забилось сильнее.
Рейшялис решил первым долгом завернуть на другую половину, к соседу, и там привести себя в порядок. Если понадобится переодеться, можно кликнуть жену, — она принесет праздничный костюм. Однако едва только ступил он в сени, как дверь распахнулась, и кто-то закричал что есть силы, повторяя только что произнесённое им самим слово:
— Здесь!
— Ну, ребята, раз, два, три!
Множество рук ухватило Рейшялиса, и все принялись подкидывать его кверху. Кто-то вырвал у него ружье; застреленные птицы вместе с мешком сползли с плеча. Рейшялис ничего не понимал. Наконец его отпустили и стали поздравлять, и только теперь дошло до него, что рабочие и служащие машинно-тракторной станции и крестьяне Галабудской и Шикшняйской волостей выдвинули его кандидатом в депутаты.
— А как же генерал Карташюс? Что вы, рехнулись, что ли? Тут какая-то ошибка.
— Никакой тут нет ошибки…
— Погодите, погодите, — старался вставить Рейшялись в этой суматохе хоть одно словечко, — председатель, обожди… Ведь слышал же я сам — ты вчера говорил, что он приезжает и что принять его надо по-генеральски…
— А, да это ты про артиста! Из укома нам звонили, чтобы мы солиста оперного по-генеральски приняли. Вечером в школе у нас концерт. Артист Гутаучюс приезжает.
Смущенный Рейшялис застенчиво улыбался, краснел, разводил руками и несмело отговаривался:
— Что вы на самом деле, товарищи! Да разве заслужил я такую честь, я — простой человек!..
— Ну, ты уж не начинай! Сам вчера говорил, что нам в депутаты таких выдвигать надо, что детей и стариков хорошо лечат, хорошо в школах учат, хорошо землю обрабатывают и хлеб нам выращивают, — а ты ведь по всему уезду нашему первый тракторист, — возражали ему товарищи.
— Погоди, мы тебе наказ заготовили, — сказал председатель волисполкома.
— Какой наказ? — удивленно спросил Рейшялис.
— А вот если проголосует за тебя народ, ты так и знай: нужно в уезде нажать, чтобы доктора нам поскорее присылали и чтобы школу новую построили… И чтобы в местечке электричество с мельницы провели… И чтобы на будущий год…
— Ну, я уж прямо не знаю. Идите вы… — пытался доказывать тракторист, — генерала надо бы!
— Генерал в другом месте командиром, а ты у нас в волости порядок наведи…
Больше Рейшялису не дали говорить, со всех сторон его поздравляли, трясли ему руку товарищи-рабочие.
В дверях, за головами товарищей, Рейшялис увидел счастливое лицо своей жены и сразу вспомнил всю свою жизнь: и как на костельном дворе выстроившиеся в два ряда уланы били его прикладами карабинов, и как гоняла его по этапу полиция, и как тогда никто слова за него не замолвил, никто из тех, кому он за кусок хлеба сады растил, пашни пахал…
И охватило его горячее желание от всей души поблагодарить товарищей.
— Сталин… — начал Рейшялис, но слезы помешали ему продолжать.