Выбрать главу

Так шли дни, — и как бы плохо ни приходилось новоселам, им еще верилось: будет лучше.

Только в порыве раздражения ворчал на жену и ребенка Тарутис, — обычно же мальчик был его утехой, особенно когда начал ходить. В тот день Тарутис был на пашне и вдруг увидел бегущую к нему Монику, босую, с распущенными волосами. Он подумал было, что в доме несчастье или пожар, — Моника размахивала руками, не то плача, не то смеясь.

— Казюкас, — донеслось с ветром до отца. Он сбросил с плеча торбу с семенами и устремился домой. Моника сидела на полу и держала мальчика за ручки.

— Ходит, как старичок, ты только посмотри! — не могла удержать свою радость Моника. — Он и сам смеется до упаду. Ну, ягодка, ну, карапузик, ну-ка, ножками топ-топ!

И правда, чуть она отпустила его ручки, Казик замахал ими, как только что вылупившийся цыпленок крылышками, и, с радостным писком протопав несколько шажков, упал в объятья матери.

Моника рассказала мужу, как она увидела, что Казик начал ходить: она чистила картошку, а он тут же играл очистками, вдруг слышит, — не то кряхтит он, не то смеется. Подумала, не подавился ли шелухой, обернулась, а он идет к ней от кровати, отдувается и бредет вперевалочку.

Родители не могли отойти от него. Юрасу захотелось подбросить его к потолку, он позволил ему дергать себя за волосы, говорил, что скоро сынок и за плуг возьмется. Моника не умолкала:

— Вот радость-то! А мы боялись, что сыночек калекой вырастет, совсем ходить не будет. Век буду благодарить бога или не знаю кого, что в живых остался. И совсем я тогда голову потеряла, надо же было мне связываться с этой ведьмой Ванагене! Можешь теперь бить меня за это, Юрас, как собаку. Что за радость — этот сынок! Бу-бу-бу, мой маленький…

Возвращаясь в поле, Юрас забыл обо всех неполадках, он шел и думал: «Одни любят следить за всходами на своих полях, другие не нарадуются, когда у них растут земельные владенья или кучи денег, третьи упиваются несчастьем и разореньем брата, а мы, бедняки, плодимся, и в детях, может, — все наше счастье. Ведь славно, когда такой карапузик становится человеком».

Осенью, когда Тарутис немного освободился от работ в усадьбе и на своем поле, он принялся за окна в жилой половине избы, из оставшихся досок он смастерил для сынка помост у дверей, а другой такой же — возле печки, чтобы зимой было где посидеть босоногому малышу. Потом огородил палисадничек перед домом.

— Вот тебе, Моника, и садочек для руты и для луку. Ты подожди, заведутся у нас лишние деньги, — посмотришь, как я тут все устрою. Куплю кольев, огорожу весь наш надел. Ярмала давно обещал дать саженцев — несколько яблонь, ранет и японских, — разведу настоящий ботанический сад. Тогда, пожалуй, и о нашем житье в газетах напишут, — любил пошутить наш доброволец. — Пригласим к себе в гости президента, пусть поживет в той половине избы! Захочет — выйдет в сад, влезет на яблоню — полакомится нашими яблоками. Мы его сыром, яйцами угостим, а он нам, новоселам, речь скажет…

— А ну тебя! Начнет тоже рассказывать! Никак не можешь попросту, по-людски, — сердилась Моника.

Переселившись из лачуги в избу, семья Тарутиса не могла нарадоваться новому гнезду. Правда, в нем нехватало еще не только «ботанического сада», но и пол не был настлан, стены не отделаны, даже пары стульев для гостей не было. По углам и у стен проросли ячменные зерна, из-под кровати тянулся росток запавшего гороха, но зимние морозы уже были не страшны Тарутисам; иногда они даже любовались своим домом, возвращаясь с поля.

— Наша изба — что приходский дом, правда, Юрас?

— Я же говорил, что тут только президенту жить!

Юрас хлопотал не об одном только доме, скотине, семенах. У него давно уже был еще один замысел; чтоб осуществить его, он дожидался только долгих зимних ночей.

Не раз краснел он на людях вместе с самой Моникой, когда оказывалось при случае, что она не умеет не только читать, но и написать свое имя. Когда надо было подписаться на брачных документах, она так застыдилась, будто сделала что-нибудь нехорошее, и должна была признаться, что неграмотна. Юрас хорошо запомнил, как старый ксендз взял ее за подбородок, будто маленькую, и сказал: