— Еще раз, еще! — подбодрял ее муж. — Вот уж, кажется, и выучила.
Армеец облегченно вздыхает, они устраивают перерыв, Юрас наливает керосину в лампочку, они улыбаются друг другу, — все как будто бы идет хорошо.
Но вот Монике надо повторить, а она уже забыла несколько букв, путает их, глядит на мужа, словно силится их припомнить, словно ей стыдно, и вдруг на нее находит отчаяние:
— Не хочу! Ишь, вздумалось ему, как маленькую. И ни к чему мне это, и никогда я читать не буду! Дырявая голова у меня, никогда не выучусь.
— Ну, заблеяла, как овца, когда ее по хвосту стриганули. Не бойся, от этого зубы не выпадут. Ну, говори, как эта называется?
— По-моему они все одинаковые, хоть убей, не отличаю одной от другой! Ну тебя, выдумал мою глупую голову мучить, пошли бы лучше спать, как все люди…
— В угол поставлю! — грозно говорил Юрас, изображая учителя. Взяв ее руку и водя по книге, он ласками и шутками заставил повторять буквы. Только она начала выговаривать букву «м», как муж не выдержал, расхохотался.
— Лучше чем у овцы получается: мэ-мэ! — покатывался он. — Ладно, давай дальше! Лед уже тает, — давай, давай!
Моника, на самом деле, вытерла обильные капли пота на лбу. Не знала, сердиться ей или смеяться вместе с мужем. Она по-своему обычаю хлопнула его по спине.
— Еще и хохочет! У меня того и гляди голова лопнет. Вот не знаю этой, не знаю, не знаю, — упрямилась Моника, и в эту минуту она показалась мужу молоденькой, маленькой. Глаза их остановились на следующей букве, для Моники она словно горой поднялась, никак не перевалишь через нее.
Она оттолкнула книгу и убежала к кровати, но муж поймал ее, и в углу уже слышался шопот:
— Да ты что, с ума сошел? Отстань, ребенка разбудим!
Она хотела скинуть через голову юбку и скорее в кровать, но муж подхватил ее на руки и понес к столу, припевая:
Он усадил голосящую, как пойманная гусыня, Монику за стол. Уговорились выучить еще одну букву и тогда итти спать. Как крепкий орешек разгрызла Моника еще один столбик букваря, теперь можно было погасить свет.
Пользу науки, которую не хотела признать Моника, Тарутис излагал по-своему, со свойственным ему юмором:
— Погоди! Ты теперь, как наш Казик, учишься ходить. Взрослому, конечно, куда труднее — слишком засиделся. Но одной ногой ты уже уперлась — скоро пойдешь, вот увидишь, — другим человеком будешь! Перед тобой откроются врата рая. А то там — без азбуки — картошку чистить для святых заставят.
Она жаловалась, обняв мужа за шею. Рядом посапывал малыш, а Юрас, лежа на спине, подобрав ноги, в шутку или всерьез говорил в эту осеннюю ночь о светлой жизни. Без науки белого хлеба не отведаешь, да и черного не всегда поешь. А выучившись грамоте, реки остановишь, повернешь их теченье в новое русло, заставишь горы звучать и в скале проход пробуравишь.
— Скажешь тоже! — толкнув его локтем в бок, бормотала Моника.
— А ты сама сообрази, чего только инженеры не настроили, чего только профессора не, выдумали: и телефоны, и поезда, и мосты, и самолеты всякие. Свинье легко живется: ни тебе бриться, ни молитвы читать, ни ксендза бояться! А каждый ведь норовит, если уж на свет народился, получше свой век прожить. В хлеву родиться и умереть в хлеву — мало чести. Каждый, Моника, хочет побольше света, повыше умом подняться. Вот разживемся, в углу поставлю полку с книгами, — сможешь читать всякие истории. Откроешь одну книгу — про Америку, возьмешь другую — про Африку, где обезьяны живут: нужно будет тебе подписаться, — ни платить за это не надо, ни перед другими шею гнуть. А слепой и на гладкой дороге спотыкается.
— Спишь уже? — спрашивает он.
Моника задремала. Ребенок проснулся, испугавшись первого в своей жизни сна, и стал плакать.
— Хватит твоих сказок! Ложись ты с краю, я хочу поспать, а то он меня замучил.
— Не моя вина.
— А чья же?
— Может кто из картошки выскочил, когда я на войне был. Разве у бабы узнаешь?
— Вот как дам тебе по роже за такую болтовню, — так ногами до неба достанешь. Умней ничего сказать не можешь! — замахнулась Моника, притворяясь рассерженной, но Юрас поймал ее руку, притянул и крепко обнял ее. Это он нарочно ее поддразнивал. — Придвинься, рыбка, поближе! — Насчет ребенка он мог быть спокоен. Не раз Моника приговаривала: вылитый отец, как две капли воды, — словно желая убедить, что общий плод лежит тут между ними, — яблоко между двумя перевившимися ветвями яблони.
— Придвинься ближе, рыбка, — шептал Юрас.