День за днем — из одной беды в другую, так проходила жизнь Тарутисов. И каждый шаг новоселов сопровождался то слезами, то смехом маленького создания. Казюкас с каждым днем вытягивался, все лучше учился ходить, держась за юбку матери, и голосок его звенел радостно. Моника любовалась ямочками на его щеках, в которых журчал его серебристый смех.
Говоря словами Юраса, вместе с ребенком училась ходить и мать, только ей наука давалась трудней и медленней. Много вечеров отняла у них общественная молотьба и трепка льна, но Юрас не отступал от своего решения. Бывало, сидят они за букварем, повторяют буквы, а Казюкас сидит на кровати или на полу, прислушивается и повторяет за ними:
— Бу-бу-бу, му-му-му…
— И не стыдно тебе! Этот карапузик раньше тебя выучится. Ну, что тут написано? Язык проглотила?
Если во время такого урока за окном раздавался лай собаки, Моника, бросив все, пряталась за печку. Ей стыдно было перед людьми, что они таким делом занимаются, боялась деревенских пересудов.
— Смотри, сдеру с тебя шкуру! Нашла чего стыдиться! Еще и жмурится, как кот на сало. Скорей за стол!
Понемногу Моника одолела стыд и страх и не капризничала больше, хотя в деревне и начали поговаривать, что армеец готовит жену в министры. Растаял лед в голове у Моники, и вместе с сыном она начала выговаривать первые слова. Как Казюкас научился по-своему называть корову, собаку, холод, мясо, так и она с помощью мужа стала читать буква за буквой несложные слова.
Вдруг легко и весело ей стало читать по книге. Детские картинки букваря точно ожили в ее глазах, точно зашевелились. Юрас водил пальцем по буквам, а она, пошептав про себя минутку, читала слова вслух без единой ошибки.
Она и раньше знала, что под волком написано — «волк», под мухой — «муха». Она так и говорила, но раньше это не доставляло ей никакой радости, раньше она обманывала и мужа, и себя. Все время буквы казались ей глубоко загнанными в доску гвоздями, и она часто во сне вытаскивала и отдирала их; а дома соседей и овцы на лугу, и каждая корова — тоже казались ей во сне буквами книги, но, как она ни переставляла их, как ни гнала, слов не получалось. И сон и работа не ладились.
И вдруг все в голове прояснилось, словно пелена спала, буквы уже не мешались с предметами, они словно исчезли, и Моника радостными глазами читала «волки», чувствуя, что никого не обманывает, потому что она слышала слог за слогом, читала слово за словом, дальше и дальше, захлебываясь от радости.
Учитель радовался не меньше ученицы: не успеет он показать ей слово, нарочно открыв книгу с конца, где потруднее, а Моника уже читает его. Немая заговорила. Сердце Моники билось, раздувающимися ноздрями она втягивала воздух, смеялась и читала звонким, незнакомым Юрасу голосом все новые и новые строчки, походя на ребенка, впервые произнесшего ма-ма. Она схватила руку Юраса, прижала ее к лицу, поцеловала и почувствовала на глазах слезы.
Уложив в корзинку семь вареных яиц, маленький хлебец, соли в бумажку и бутылку молока, молодожены собрались в Каунас. Она нарядилась в свое лучшее батистовое платье. Приятный запах фабричной материи прямо-таки опьянял молодую женщину. Ведь она в первый раз надела это платье и, перед тем как выйти в путь, она вертелась и прихорашивалась, просила мужа там обдернуть, тут застегнуть, сама, послюнив ладонь, разглаживала какую-то складку. Юрас сказал: совсем по-городскому!
Прюнелевые ботинки пришлось выпросить у подруги, пообещав ей, что Моника наденет их только в городе, а в дорогу отправится босиком. Ботинки были великоваты, в носки пришлось набить бумаги. Юрас надел перекрашенные в черный цвет солдатские штаны, сапоги с высокими голенищами и подстриг на затылке волосы. В праздничной одежде, статный, он так помолодел, что Моника готова была приревновать его ко всякой женщине.
Малыша оставили у жены Линкуса, та обещала присматривать за ним, а чтоб он, пупка, не плакал, — дать ему и молока и сахару.
В местечке, перед тем как сесть на пароход, Юрас ради такого случая купил коробку папирос. Хоть он и не был завзятым курильщиком, он на пароходе задымил и похвалил приятный запах табака.
После обеда они приехали в Каунас. Моника никогда не бывала в большом городе, хотя давно мечтала, чтобы хоть раз в жизни увидеть его. Юрас пообещал: «Вот подожди до осени, управимся с работой, испечем ситного и поедем, как господа». Но неожиданное обстоятельство заставило собраться туда раньше. Моника всю зиму недомогала, жаловалась на колотье, а весной совсем свалилась. Надо было, не откладывая, показать ее доктору.