На их счастье погода на Троицу выдалась хорошая, воздух был теплый, чистый. Одно удовольствие было сидеть на палубе и разглядывать всякие невиданные вещи, и шляпки, и платья. Моника впервые ехала на пароходе и насмотреться не могла на сменяющихся пассажиров, то с детьми, то с багажом, то с букетами цветов. Забыла она и про свою болезнь. На одной пристани возникла ссора: какие-то двое колотили пыльными мешками бородатого цыгана, — все пассажиры устремились посмотреть на драку, и пароход вдруг сильно накренился; раздались крики, топот, и Моника подумала, что пароход тонет. Юрасу пришлось долго успокаивать ее, объяснять, отчего это произошло, но она испуганно уцепилась за его руку и все охала, как бы поскорей добраться до Каунаса, а уж оттуда, хоть убей, она пешком домой пойдет. Когда пароход загудел, она снова перепугалась, зажала руками уши, и Юрас после этого все дразнил ее:
— Гляди, сейчас загудит! Видишь, пар идет! Вот уже!
А она, глупая, опять насторожится и просит его:
— Не дразни меня! Когда он гудит, мне так и кажется, что мы тонем.
Увидев вдали показавшуюся колокольню костела, красные крыши дворовых построек барской усадьбы, разбросанные по краю крутого берега местечковые домишки, прилепившиеся, как ласточкины гнезда на высокой крепостной стене, она дернула Юраса за рукав:
— Каунас!
— Какой там Каунас! В такие домишки там господа и оправиться не ходят. Когда увидишь Каунас, у тебя в глазах засверкает. Вот это город! Только поглядывай, чтобы автомашины носа не отхватили.
И вот, наконец, Моника увидела издалека город. В тихой воде отражались величавые колокольни, высоченные трубы заводов, всюду белые, красные стены, мимо проплывали пароходики, свистками приветствуя друг друга. Из кают стали подниматься на палубу пассажиры, укладывались, одевали детей, заранее готовились высадиться в городе, а Юрас рукой показывал жене еще издали мост, ратушу, здание семинарии с костелом.
— А который тут дом Баужа? — спросила она о хозяине, у которого служила ее двоюродная сестра.
Юрас ответил, что домов здесь тысячи и знакомых трудно найти, но когда пароход подошел ближе к берегу и можно было разглядеть гуляющих по набережной горожан, матерей с детскими колясочками, Моника увидела на балконе какую-то женщину, машущую платочком, — она тотчас помахала ей в ответ и все твердила, что это и есть ее двоюродная сестра. Когда они вышли в город, Моника сразу же потащила мужа к этому дому, хотя они оба не были уверены, что это тот именно дом, и тут Юрас назвал ее дурой. Но ведь Моника только хотела поскорей найти место для ночлега. Сестра говорила: «Когда будете в Каунасе, непременно заходите ко мне, дом номер шестнадцать, возле рынка». А теперь придется таскаться с этой корзинкой. К тому же Моника была так напугана рассказами о городских карманщиках, что еще дома, потихоньку от мужа, зашила десятку под подкладку его пиджака. Она шла и все оглядывалась, не крадется ли за ними какой-нибудь вор. Но навстречу и сзади шло столько народу, все так толкались и торопились, что она не знала, как тут ходить, хотя муж еще на пароходе учил ее: всегда держись правой стороны. Ухватившись рукой за локоть Юраса, другой прижимая к себе корзинку, чтобы кто-нибудь не вытащил оттуда яиц, она держалась правой стороны и все-таки задевала прохожих. Муж показывал ей дома, витрины магазинов, объяснял, что в них выставлено, а к тому же нельзя было не провожать глазами автомобилей, мчавшихся с какими-то странными гудками, похожими то на петушиное кукареканье, то на блеянье овец.
Никогда в жизни не надеялась Моника повидать таких чудес, столько народу, столько улиц, магазинов. Все ее влекло, манило, ей хотелось все посмотреть, все услышать.
— А вот, а вот, Юрас! — она показывала на толстого господина в черном, с цилиндром на голове, вылезавшего из машины. — Что это у него на голове?
— Не показывай пальцем! — сердито заметил муж, — здесь так не принято. Должно быть, министр, я видел, они все носят такие.
Юрас решился спросить полицейского, что это за дом, и тот, вежливо приложив руку к козырьку, объяснил, что это здание сейма.
— Там сейм, говорите? — переспросил он, словно не совсем еще уверившись, однако очень довольный учтивым подтверждением полицейского. Ему, простому человеку, оказывают такое уважение! А приятнее всего было то, что он может показать жене сейм.
— Как тебе, Моника, ни объясняй, как ни толкуй, ты все мимо ушей пропускаешь, — ворчал Юрас на забывшую это слово жену. — Сейм — это палата представителей. Раньше был царь, а теперь наши представители. Вот они-то и постановили, чтобы нас наделили землей. Представителей мы сами выбираем, а если они не годятся, мы — новых!