— Ну никак не мог вырваться… Ведь все на моей шее, а уж пора гримироваться. На твой билет, пойдем!
Моника очутилась в полном испарений, душном зале, который сама же украшала накануне. Танцы окончились, зрители сами расставляли скамейки. Муж усадил ее почти в первых рядах сбоку. Тут ей было хорошо, особенно, когда она вспомнила о тех, кто остался у входа. Ладно, что ее муж стрелок. Она сняла косынку, пригладила волосы, спрятала билет на груди под кофточку. Мимо нее с извинениями протискивались на свои места запоздавшие, она вставала, пропуская их, и снова садилась, осматриваясь, поглядывая на соседей, и была особенно довольна, заметив, что сзади еще стоят в несколько рядов. Кто-то рядом крикнул:
— Не становитесь на скамейки, скоты вы, что ли!
Кто-то заговорил с нею из первого ряда. Моника с удивлением узнала Ярмалу. Он протянул ей руку, поздоровалась с нею и его супруга, спросила о здоровье, о ребенке, прибавила с улыбкой, что Моника очень похорошела. Моника часто ходила в усадьбу, но таким вниманием Ярмала с женой еще никогда ее не баловали, а тут вот нашли нужным обернуться к ней, поговорить, даже приглашали сесть рядом с ними, есть, дескать, свободное место. Она отвечала им не без смущения и все раздумывала, с чего бы это? Не потому ли господа с нею так любезны, что она сидит в первых рядах? Или, может, потому, что муж у нее артист? Разговаривая с женой Ярмалы, она заметила высунувшуюся из-за занавеса голову мужа. Сначала она не узнала, кто это, а потом даже руками всплеснула! Это Юрас улыбается ей, а сам-то весь вымазанный, под глазами черные круги.
Звонок заставил публику притихнуть. В зале погасли лампы, медленно раздвинулся занавес, и в слабом освещении сцены Моника разглядела артистов, которые начали говорить так тихо, что из задних рядов кто-то крикнул:
— А нельзя ли вам там тужиться погромче!
Раздался смех, испортивший начало спектакля. Но злая шутка подвыпившего зрителя помогла актерам: они ожили, стали играть смелее, и легкая звонкая речь скоро захватила слушателей.
Чувствительная и восприимчивая к малейшим впечатлениям, простодушная Моника быстро загорелась сочувствием — то она проливала слезы, то заливалась смехом. Эта мгновенная реакция на все впечатления, часто преждевременная и преувеличенная, возникала безотчетно, шла от самого сердца. Сейчас ей и в голову не приходило, что актеры на сцене и ходят, и поступают, и говорят не так, как в жизни бывает. Ее захватило стремительное действие драмы, сердце ее билось все сильнее. Когда на ее глазах вынесен был жестокий и несправедливый приговор, она чуть не крикнула:
— Бессовестные, что вы делаете с невинным человеком! Убирайтесь вон!
Она сразу узнала мужа. Вначале ей мешал его каждый день слышанный голос, но тотчас же она забыла обо всем, слушала и улыбалась, радуясь, радуясь…
Когда пьеса кончилась, она разыскала Юраса, снимавшего накладную бороду и отдиравшего усы. Она выбранила мужа за то, что он не пощадил польского воина и убил его, такого молодого, но тут же стоял и убитый, так что Моника могла только проговорить:
— Ой, как чудно вы играли, прямо не могу…
В зале уже заиграл оркестр, скамьи расставили вдоль стен, и начались танцы. Тарутис, еще не отмывшись хорошенько, со следами грима на лице пустился с Моникой танцовать вальс. Ей казалось, что все смотрят на ее мужа, она еще больше зарумянилась и, засунув голову под подбородок артиста, дрожащим голосом молила:
— Юрук, да не верти ты меня в левую сторону. Я не подлажусь… Кружится голова.
После нескольких танцев Юрас посыпал пол стеариновыми стружками, чтобы меньше было пыли, чтобы ноги легче скользили. Танцоры со всех сторон благодарили его. Он был старшим распорядителем, все его слушались. Моника слышала, как в зал попробовали ворваться пьяные, но Юрас их утихомирил. Все обошлось без драки — по-хорошему. Особенно она рада была тому, что муж умел ладить со всеми. Довольно долго провозился он, пока починил погасшую лампу у кассы. Танцуя, она видела его то тут, то там. Сам учитель подвел ее к мужу и стал просить его согласия на то, чтобы Моника с ним протанцовала.
— Пожалуйста, пожалуйста, господин учитель.
Пели песни, водили хороводы. Под потолком раскачивались разноцветные фонарики. После двенадцати часов публика разошлась, оставшиеся распорядители вечера заперли двери, подсчитали кассу, перетащили со сцены столы, женщины накрыли их, наклали колбас, булок, все подкрепились и веселились еще часа два.