С появлением Леоноры дом Гумерсинду стал и уютнее, и спокойнее, от одного ее деловитого и доброжелательного присутствия всем становилось как-то теплее.
A Леонора, поглядывая на хозяйских дочек, думала точь-в-точь, как ее хозяин.
— Пора! Пора подумать оженихах!
И женская ее интуиция не подвела: обе девушки — и Розана, и Анжелика не только созрели для замужества, но и бессознательно жаждали его.
Точно так же, как Матео бессознательно жаждал конфликта. Пока жизнь на фазенде только отлаживалась, пока она требовала для своего поддержания невероятного напряжения сил, он жил этим напряжением, и оно помогало ему справляться с грызущим его беспокойством.
Но жизнь вошла в колею, напоминала собой слаженный часовой механизм, и тоска завладела Матео. Теперь каждая мелочь годилась, чтобы взорвать этот ненавистный размеренный механизм.
Антенор уже приметил бунтаря итальянца, и время от времени жаловался на него сеньору Гумерсинду.
— Если позволите, я его хорошенько прижму и собью с него спесь? — спрашивал он.
— Этот итальянец — черт, я знаю, — отвечал Гумерсинду, — но он как черт и работает. Лучше оставь его в покое.
Вечерами Матео сидел на пороге хижины, вперив взгляд в вечернее небо, и спрашивал с тоской:
— Где ты, Жулиана? Что с тобой? Ждешь ли ты еще меня, любимая?
Сидящим на пороге и застала его Анжелика — мать послала ее сказать Тизиу, чтобы из утреннего молока он отлил бидон только для детей, а остальное привез на кухню для сметаны и масла.
— Тизиу спит, — объяснил Матео, с удовольствием глядя на хорошенькое личико хозяйской дочери, — в Анжелике и впрямь было что-то ангельское, и она возбуждала к себе невольную симпатию. — Скажите мне, что хотели ему наказать, и я передам.
За три месяца жизни на фазенде итальянцы неплохо освоили местный язык и довольно свободно изъяснялись на нем.
Близость мужчины, красивого, молодого, почти раздетого — из-за жары Матео сидел без рубашки — необычайно смутила Анжелику, смутила, но и взбудоражила. Она передала материнский наказ насчет молока, но уходить не спешила, словно бы завороженная этой близостью.
— А почему ты ночуешь здесь? — поинтересовалась она и невольно зябко поежилась, хотя ночь была теплой, даже душной.
— Мне по душе одиночество, — серьезно ответил Матео.
— А почему постоянно вступаешь в спор с Антенором? — продолжала она его допрашивать. — Смотри! Отец рассердится на тебя и выгонит отсюда.
И вдруг глаза Матео радостно вспыхнули, он даже привскочил с порога, и Анжелика отпрянула.
— Правда? Выгонит? Да я только об этом и мечтаю! — воскликнул он.
— Почему? — с изумлением спросила Анжелика, пораженная его страстью и порывистостью.
— Потому что тогда я отправлюсь искать мою любимую, сеньорита! Мою любовь!
И от этих слов, а вернее, чувств, которые согревали эти слова, проснулось сердце Анжелики, она захотела и для себя такой же страстной, такой же необычайной любви.
Глава 4
Перенесенные испытания не прошли даром для Жулианы — потеря родителей, болезнь Матео, разлука с ним были ударами, которые в конце концов сокрушили ее. Вернувшись в дом после того, как не нашла Матео, она тяжело заболела и пролежала в постели чуть ли не полтора месяца. Ухаживала за ней в основном Мариана. Доктор определил нервную горячку. Франческо одно время опасался, что потеряет и ее тоже, и ходил мрачнее тучи, но молодость взяла свое, и Жулиана мало-помалу стала возвращаться к жизни. Она лежала в постели, вялая, апатичная, безразличная ко всему, и ее сиделкой, на удивление всего дома, стал Марко Антонио. Он все искал, чем бы развлечь больную, предлагал ей книги, прогулки, занимался с ней музыкой.
— У нее должен появиться стимул к жизни, тогда можете считать, что опасность миновала, — сказал доктор.
Занятия языком пошли гораздо лучше после того, как Марко Антонио пришло в голову читать и разбирать с Жулианой стихи своего любимого поэта Кастру Алвеса. Поэзия открывает сердца. Они могли часами читать стихи, упиваясь красотой и слога, и звука.
— У тебя чудесное произношение, сестренка, — с восхищением похвалил Жулиану Марко Антонио.
— Правда? — Слабая улыбка тронула ее губы. — А ты, Марко Антонио, мне брат?
— Конечно! — с горячностью подтвердил юноша. — Разве ты не приемная дочь моего отца? А я его сын и, значит, твой брат.
— Ты мне поможешь? — Глаза Жулианы смотрели с такой надеждой, что у Марко Антонио защемило сердце.