О том, чтобы устроить Матео на макаронную фабрику, не могло быть и речи — Жулиана это понимала и даже не обращалась с такой просьбой к Паоле.
— Ничего, как-нибудь выкарабкаемся, — подбадривала она Матео. — Сейчас всем трудно живется. Но когда-то же этот кризис кончится!
— Я боюсь, что наши сбережения кончатся гораздо раньше, — мрачно отвечал Матео. — А я до той поры так и не сумею найти работу.
— Это не беда. Слава Богу, у меня пока есть работа. Худобедно проживем!
— Ты пойми: мне стыдно сидеть у тебя на шее! Может, вернемся обратно в Италию?
— Тех денег, что у нас остались, едва хватит на билеты, и то на самые дешевые, где-нибудь в трюме, а не в каюте.
— Если тебя только это пугает...
— Нет, не это. Просто я помню, как мы голодали в Италии. Так стоит ли опять возвращаться туда без денег?
— Но там хоть нет этого проклятого кризиса! Я мог бы найти работу.
— Это еще не известно. Может, найдешь, а может, и нет, — возразила Жулиана. — Ведь нас там никто не ждет. Да и Марко Антонио не позволит мне увезти туда Анинью, а без нее я не поеду! Ну и, наконец, твой сын, Матео! Неужели ты расстанешься с ним и будешь спокойно жить, зная, что никогда больше не увидишь его?
— Нет, конечно. Это была ложная идея, — согласился Матео. — Надо искать работу здесь! Господи, неужели я когда-нибудь ее найду?
— Скажи, а ты не мог бы подавить в себе обиду и вновь пойти на строительство к Амадео? — спросила Жулиана, рискуя вызвать у Матео раздражение, а то и гнев, — Он же вроде не выгонял тебя. Ты сам ушел...
— Нет, я скорее встану спротянутой рукой на паперти или подамся в грабители, чем пойду на поклон к Амалео! — заявил он, и Жулиана оставила его в покое.
Между тем у Амадео дела шли тоже из ряда вон плохо. Строительные материалы приходилось покупать по баснословным ценам, затраты уже превысили возможную выручку от продажи еще не достроенного дома, но Амадео все же предпочитал закончить его и потом продать или сдать в аренду хотя бы и за бесценок, нежели заморозить строительство и вообще не получить ничего. Деньги у него пока были — покойный Эрнандес оставил Ортенсии неплохое наследство, которое сейчас и выручало Амадео.
Возможно, ему бы и удалось продержаться на плаву в течение всего кризиса, если бы подкупленный им Жануариу не запутался во время следственного эксперимента. Когда его привезли в квартиру Эрнандеса, он растерялся и не мог ответить, откуда, из какой точки произвел два выстрела. Потом показал, откуда выбрав это место наобум, и — не угадал, потому что не знал даже, где, в какой комнате была спальня Эрнандеса и где находилась та злосчастная кровать, на которой он якобы застрелил любовников. Еще менее убедительными выглядели его объяснения насчет пистолета. Жануариу знал от Амадео, что Эрнандес был застрелен из собственного пистолета, поэтому твердил одно и то же:
— Я вошел в спальню, увидел их в кровати, потом увидел пистолет на тумбочке, взял его и — убил! Они спали, поэтому не смогли оказать мне сопротивления.
— Первым вы убили Эрнандеса? — спросил Эриберту.
— Да.
— Но ваша жена должна была проснуться от выстрела.
— Совершенно верно, она проснулась, увидела меня и закричала. Но я тут же выстрелил и попал ей в грудь.
— А на самом деле она погибла от выстрела в спину. Что вы на это скажете?
— Да?.. Ну может, и так. Может, она успела отвернуться, а я не заметил.
— Вы можете узнать пистолет, из которого стреляли?
— Ну, они же все одинаковые!
— Назовите хотя бы тип оружия.
— Да я в пистолетах не очень разбираюсь.
— Вот как? А стрелять-то вы хоть умеете?
— Выходит, что умею, если убил двоих...
Эриберту предложил ему продемонстрировать это умение, и тут выяснилось, что Жануариу не знает элементарных вещей — как зарядить пистолет, как снять его с предохранителя, прежде чем произвести выстрел.
— Похоже на то, что вы сейчас впервые за всю жизнь держите в руках огнестрельное оружие, — заключил Эриберту. — Кто вас подкупил? Признавайтесь! Ломать комедию и дальше — бессмысленно. Вас будут судить за лжесвидетельство и пособничество убийце, но никак не за само убийство. И срок за такое преступление вы получите немалый!
— Я только защищал свою честь! — заученно пробормотал Жануариу.