— Я хотел бы попросить вас обвенчать меня с моей невестой, — продолжил Жозе Мануэл. — Мы с ней не часто в церковь ходим, но к семейным узам относимся очень серьёзно, поэтому не хотим ограничиться гражданским браком.
— Похвально, сын мой, похвально, а есть какие-нибудь основания торопиться? — священник проницательно посмотрел на молодого человека.
— Никаких, кроме нетерпеливого желания молодости быть вместе, — отозвался Жозе Мануэл. — Я так долго ждал её, — жалобно прибавил он, и священник невольно улыбнулся его искренней непосредственности. Молодой человек внушал ему симпатию.
— Ну что ж, если бумаги у вас в порядке, то я исповедую вас и обвенчаю без предварительного оглашения, — согласился священник.
Жозе Мануэл полетел как на крыльях к Нине.
— Исповедоваться? Ни за что! — заявила она. — Мои грехи — это мои грехи, и я не хочу в них каяться.
Жозе Мануэл схватился за голову.
— Но ты понимаешь, что без исповеди нас не обвенчает ни один священник? — упавшим голосом спросил он.
— Значит, не будем венчаться, — твёрдо ответила Нина.
— И что дальше? А дети? На них будут смотреть, как на незаконнорожденных. Ты этого хочешь? — вконец отчаявшись, спросил жених.
— Что ты такое говоришь? — Нина возмущённо посмотрела на него. — Какие глупости! Детей мы будем крестить, и никто нам слова не скажет. Я хочу, чтобы всё было по совести, а не потому, что так принято, — стояла на своём Нина. — Или ты со мной не согласен?
— Не согласен, — упрямо заявил Жозе Мануэл. Он понял, что настал решительный момент: если сейчас он не убедит Нину, то свадьбы не будет, помолился про себя и торжественно произнёс: — Я хочу, чтобы Бог благословил наш брак, наших детей. Чтобы соединил нас и для земной жизни, и для небесной. Я не хочу расставаться с тобой никогда!
Он говорил, и в его голосе звучала такая страсть, такая убеждённость, что Нина не могла остаться к его словам безразличной.
— Я буду рад покаяться во всех своих грехах, — продолжал Жозе Мануэл. — Вступая с тобой в брак, я хочу быть совершенно чистым.
— Не знаю, в каких грехах будешь каяться ты, — заговорила Нина, почувствовав, что в ней вновь поднимается возмущение, — но мне-то придётся каяться в том, что я полюбила тебя! Наша любовь и есть грех в глазах церкви! А я так не считаю! Теперь ты можешь меня понять?
— Глупышка моя! — Жозе Мануэл крепко обнял Нину. — Какой на нас грех, если мы решили пожениться и всегда быть вместе? Мне кажется, ты у меня просто святая, поэтому мне непонятно, с чего ты вдруг исповеди испугалась?
Нина задумалась: действительно, с чего? И чем больше она думала, тем меньше себя понимала.
— Я, наверное, испугалась, потому что никогда не исповедовалась, — призналась она. — Испугалась, что священник меня осудит.
— А чего ему тебя осуждать? — удивился Жозе Мануэл. — Он тебя благословит. Может, ты себя не можешь простить? Может, считаешь себя греховной и недостойной счастья? Скажи, моя радость! Скажи!
Нина опять задумалась. И вынуждена была признать, что и в самом деле что-то подобное чувствует.
— Бедняжка моя! А на вид, такая в себе уверенная! Неужели ты не веришь, что я всерьёз тебя люблю? А я люблю! И мы будем с тобой счастливы! Поверь! — Жозе Мануэл рассмеялся. — Ты меня успокоила. Теперь я понял, почему ты от меня бегала. Но я тебя поймал. И больше не отпущу.
Потом он посмотрел на неё и сказал:
— Ты видишь, мне ты уже исповедалась, и тебе это пошло на пользу. А если ты исповедаешься священнику, то он успокоит твои страхи и твою душу ещё лучше.
— Нет, не успокоит, тебя я люблю, а священника... — и они оба расхохотались. Вопрос с венчанием и исповедью был решён.
Жозе Мануэл, поцеловав невесту, отправился договариваться о венчании. Наконец-то был определён день свадьбы, и о нём Жозе Мануэл поторопился сообщить матери.
Глава 26
С тех пор как уехал следователь, Катэрина места себе не находила. По ночам она просыпалась и прислушивалась, не говорит ли во сне Маурисиу. Он спал беспокойно, иногда стонал. Она ловила каждый его вздох, беспокоясь, что из его собственных уст узнает страшную тайну.
— Если мои подозрения оправдаются, — шептала она сама себе, — я возьму нашего малыша и уйду к родителям.
Принятое решение успокоило её. Понемногу и Маурисиу стал спокойнее. Хотя, взглянув иной раз на его отрешённое лицо с тяжёлым, обращённым внутрь себя взглядом, Катэрина вновь пугалась и снова не спала ночами. Говорить откровенно она могла только с Беатрисой. Но беседы не приносили молодым женщинам утешения, обе словно бы ощупывали стены тюрьмы, в которую попали нежданно-негаданно.