Прево отключает аккумуляторы, чтобы короткое замыкание не вызвало запоздалого пожара. Прислонясь к мотору, погружаюсь в размышления: если предположить, что на высоте ветер дул со скоростью пятидесяти километров в час, а нас и в самом деле качало, то за четыре часа пятнадцать минут… Да, но если, вопреки предсказаниям, ветер переменился? Ведь мне не известно, каково было его направленье… Мы, следовательно, можем находиться в любом месте квадрата стороной в четыреста километров.
Прево подходит, садится рядом со мной и произносит:
— Вот здорово, что мы живы…
Не отвечаю ему. Я никакой радости не чувствую. Мне пришла в голову одна мысль, постепенно она все больше овладевает мной и начинает слегка тревожить.
Я прошу Прево зажечь свой фонарик, чтобы он служил мне ориентиром, и с фонарем в руке удаляюсь от него. Внимательно разглядываю почву. Медленно продвигаюсь вперед, начинаю описывать широкий полукруг, несколько раз меняю направление. Упорно ищу на песке, как если бы потерял кольцо. Точно так же еще недавно я пытался отыскать тлеющий уголек в ночи. Продолжаю двигаться во тьме, склонясь над светлым пятном, которое бежит впереди меня. Так и есть… так и есть… Медленно возвращаюсь к самолету. Сажусь около кабины и размышляю. Я искал обнадеживающих признаков — и не нашел. Я искал признаков жизни — а жизнь ничем не дала о себе знать.
— Прево, я не видел ни одной былинки…
Прево молчит, не знаю — понял ли он меня. Мы поговорим об этом, когда подымется занавес, когда наступит день. Чувствую лишь огромную усталость и думаю: «Четыреста километров… в ту или иную сторону… в пустыне!..» Внезапно вскакиваю:
— Вода!
Бензиновые и масляные баки разбиты. Резервуары с водой тоже. Песок все выпил. В смятом термосе мы находим пол-литра кофе; в другом — четверть литра белого вина. Процеживаем и смешиваем эти жидкости. Находим также немного винограда и один апельсин. Но я подсчитываю в уме: «Пять часов пути в пустыне под солнцем — и всем запасам конец…»
Устраиваемся до утра в кабине. Ложусь, буду спать. Засыпая, подвожу итог: совершенно неизвестно, где мы. У нас нет и литра влаги. Если мы не очень отклонились от прямого пути, то нас найдут дней через восемь, раньше нечего и надеяться, — а это слишком поздно., Если нас снесло в сторону, найдут не раньше чем через шесть месяцев. На самолеты нечего рассчитывать: нас будут разыскивать в радиусе полутора тысяч километров.;
— Эх! Обидно… — говорит Прево.
— Что?
— Лучше было кончить разом…
Но нечего так быстро отказываться от борьбы. Мы берем себя в руки. Нельзя терять надежду — как бы слаба она ни была — на чудесное спасение с воздуха. Нельзя также сидеть на месте, упуская, быть может, случай обнаружить поблизости оазис. Весь день мы будем его искать, а вечером вернемся к самолету. Перед уходом мы напишем наш маршрут на песке огромными буквами.
Я свернулся калачиком и буду спать до рассвета. Меня радует, что я могу заснуть. Усталость погружает меня в сновидения. Я не один в пустыне; в полузабытьи мне слышатся голоса, всплывают воспоминания, я улавливаю доверчивый шепот. Жажда еще не мучает меня, мне хорошо, тянусь ко сну, как к приключению. Действительность уступает место грезам…
Эх! С наступлением дня все стало иным!
Я очень любил Сахару. Не раз проводил я ночи в районе непокорных племен. Я просыпался среди золотистых просторов, где ветер гнал зыбь, как на море. Засыпая под крылом своего самолета, я ждал по-мощи. Но разве это поддается сравнению!..
Мы бредем по склонам крутых холмов. Песчаная почва покрыта слоем блестящих черных камней. Они напоминают металлическую чешую, и все окружающие нас холмы блестят, как панцири. Мы попали в мир минералов. Нас окружает пейзаж из стальной брони.
Переберешься через холм, а за ним уже виднеется такой же блестящий и черный гребень. Мы идем, загребая ногами землю, чтобы оставить за собой путеводную нить, по которой можно будет вернуться. Мы движемся прямо на солнце. Вопреки всякой логике, я решил идти на восток, хотя все — метеорологические данные, время полета — заставляет думать, что мы пересекли Нил. Я сделал было попытку направиться па запад — но меня охватила необъяснимая тревога. Решил отложить запад на завтра. Мысль о северном направлении, хотя оно и ведет к морю, я пока отбросил. Три дня спустя, когда в полубредовом состоянии мы решим окончательно уйти от самолета и двигаться вперед, пока не свалимся, мы снова направимся на восток. Вернее на восток-северо-восток. И это вопреки всякой логике, вопреки всему, чего мы могли ждать. Находясь уже в безопасности, мы обнаружили, что никакое другое направление не спасло бы нас, так как мы были слишком измотаны, чтобы, идя на север, добраться до моря. Как это ни нелепо, но сейчас мне кажется, что за отсутствием каких-либо данных, которые могли бы повлиять на наше решение, я избрал такое направление лишь потому, что оно спасло моего друга Гийоме в Андах, где я его так упорно разыскивал! Это направление неосознанно стало для меня направлением жизни.
После пяти часов ходьбы ландшафт меняется. В глубине долины как бы течет песчаный поток. Спускаемся в долину; Шагаем быстро: надо уйти как можно дальше и, если ничего не найдем, успеть засветло вернуться. И вдруг я останавливаюсь:
— Прево!
— Что?
— А след…
Как долго мы уже шагаем так, забывая тянуть за собой борозду? Если мы не найдем ее — смерть!
Мы поворачиваем и отклоняемся вправо. Пройдя достаточно далеко, мы повернем перпендикулярно к нашему теперешнему направлению и перережем оставленный нами ранее след.
Связав эту нить, снова пускаемся в путь. Жара усиливается, рождаются миражи. Пока еще самые простые — большие озера, исчезающие при нашем приближении. Мы решаем пересечь песчаную долину и взобраться на самый высокий купол, чтобы осмотреться. Шесть часов, как мы в пути. Таким ходом мы, должно быть, отмахали километров тридцать пять. Взбираемся на вершину черного холма и молча садимся. Под нами песчаный поток впадает в песчаное море, чистое от камней и обжигающее глаза ослепительным белым сиянием. Взгляд теряется в пустынных просторах. Но на горизонте игра света рождает волнующие миражи. Крепости, минареты, геометрические формы с вертикальными линиями. Я замечаю также большое темное пятно, подражающее растительности. Но над ним нависло последнее из тех облаков, которые расходятся днем и собираются снова к вечеру. Понятно — это лишь тень кучевых облаков.
Незачем идти дальше — путь этот никуда не ведет. Нужно вернуться к самолету, к бело-красному бакену, который, быть может, заметят товарищи. И хотя я возлагаю мало надежд на поиски, все же они представляются мне единственной возможностью спасения. Но главное, мы оставили там последние капли влаги, а нам совершенно необходимо что-нибудь выпить. Надо вернуться, чтобы жить. Вокруг нас сомкнулось железное кольцо, мы пользуемся лишь мимолетной свободой — мы пленники жажды.
Но как трудно повернуть, когда, быть может, идешь навстречу жизни! Там, за миражами, даль полна, быть может, настоящими городами, каналами пресной воды и лугами. Я знаю, что разумнее всего повернуть назад. И все же, когда я решаюсь на этот ужасный поворот руля, у меня такое чувство, будто я иду ко дну.
Мы лежим около самолета. Мы исходили шестьдесят километров и уничтожили наш запас влаги. Мы ничего не обнаружили к востоку от места аварии, и ни один товарищ не пролетел над нами. Как долго мы выдержим? Нам уже так хочется пить…