Возвращаюсь по следу к норе. Фенек теперь у себя и, должно быть, с ужасом прислушивается к звуку моих шагов. И я говорю ему: «Крышка мне, лисонька. Но — вот ведь как странно! — это не помешало мне заинтересоваться твоим поведением…»
Меня охватывает раздумье, и мне начинает казаться, что приспособиться можно ко всему. Ведь мысль о том, что он умрет лет через тридцать, не омрачает счастья человека. Тридцать лет или три дня… — это лишь вопрос перспективы.
Но лучше не рисовать себе некоторые картины…
Продолжаю путь, что-то во мне изменилось — усталость берет свое. Хотя миражей и нет, но я их выдумываю…
— Э-эй!
Кричу, подняв руки, но человек, который как будто жестикулировал там, впереди, оказывается черной скалой. Все словно ожило в пустыне. Хотел было разбудить спящего бедуина, а он превратился в почерневший древесный ствол. Древесный ствол? Его присутствие здесь необъяснимо; я наклоняюсь. Хочу приподнять сломанную ветку — она из мрамора! Выпрямляюсь и озираюсь кругом; замечаю везде черный мрамор. Земля вокруг покрыта поломанными стволами допотопного леса. Лес этот был сокрушен сотни тысяч лет тому назад первозданным ураганом, он рухнул, как храм. Века докатили до меня эти куски гигантских колонн цвета чернил, отполированных, как сталь, окаменелых, остекленевших. Я различаю еще места, от которых отходили ветви, вижу еще судороги жизни и могу сосчитать кольца ствола. Лес этот, когда-то полный щебета птиц, был поражен проклятием и превращен в соль. Я чувствую, что ландшафт этот мне враждебен. Эти величественные останки, более черные, чем железные доспехи холмов, не приемлют меня. Кому нужен я, живой человек, среди этого нестареющего мрамора? Кому нужен я — смертный, чье тело рассыплется в прах? Кому нужен я среди этих примет вечности?
Со вчерашнего дня я прошел уже около восьмидесяти километров. Должно быть, это от жажды у меня такое головокружение. Или от солнца. Оно горит на этих стволах, словно покрытых глазурью. Оно горит на этом панцире вселенной. И нет здесь больше ни песков, ни лисиц. Одна гигантская наковальня. Бреду по этой наковальне и чувствую, как по голове ударяет солнце. Вон там…
— Э-эй! Э-эй!
— Там ничего нет; не волнуйся — это бред.
Разговариваю так сам с собой, взываю к своему здравому смыслу. Так трудно не доверять глазам. Так трудно не побежать за караваном, который идет там… вот там… видишь?!.
— Глупец, ты прекрасно знаешь, что сам его выдумал…
— Значит, на свете нет ничего реального.
Ничто так не реально, как этот крест, в двадцати километрах от меня, там, на холме! Крест или маяк…
Но ведь море не в том направлении. Стало быть, это крест. Всю ночь я изучал карту. Бесполезная работа, ибо я не знал, где нахожусь. И все же я внимательно вглядывался во все отметки, которые говорили о присутствии человека. В одном месте я обнаружил маленький кружок и над ним такой же вот крест. Я заглянул в указатель и прочел: «Религиозное учреждение». Рядом с крестом я заметил черную точку. Заглянул еще раз в указатель и прочел: «Постоянный колодец». Сердце так и заколотилось, и я снова прочел уже вслух: постоянный колодец… Постоянный… Постоянный… Чего стоит Али-Баба с его несметными сокровищами перед постоянным колодцем? Немного пониже я заметил два белых кружка и прочел в указателе: «Колодец, действующий временами». Это было уже не так блестяще. А кругом не было ничего. Ничего.
Вот оно, это религиозное учреждение! Монахи поставили на холме большой крест, чтобы указывать путь терпящим бедствие! Остается лишь идти на него. Остается лишь добежать до этих доминиканцев…
— Да ведь в Ливии существуют лишь коптские монастыри.
— …до этих прилежных доминиканцев. У них прекрасная, выложенная красными плитками прохладная кухня, а во дворе — замечательный ржавый водяной насос. А под ржавым насосом, под ржавым насосом — никогда б вы не догадались… — под ржавым насосом находится постоянный колодец! Ох! И будет же у них праздник, когда я позвоню у дверей, когда дерну за колокольчик…
— Глупец, ты описываешь один дом в Провансе, где, впрочем, нет никакого колокольчика!
— …И когда я дерну за колокольчик, привратник вскинет руки к небу и крикнет: «Вы посланец Всевышнего!»? — и он созовет всех монахов. И они бросятся ко мне и восторженно примут меня, будто я бедное дитя. И они поведут меня на кухню и скажут: «Минутку, минутку, сын мой… мы сбегаем к постоянному колодцу…»
А я буду дрожать от счастья…
Но нет, не стану плакать из-за того только, что крест на холме исчез.
Обещания запада — сплошная ложь. Поворачиваю прямо на север.
Север по крайней мере полон песней моря. Теперь, когда эта вершина позади, я вижу, что горизонт расширяется. А вот и самый прекрасный город в мире!
— Ты прекрасно знаешь, что это мираж…
Да, я прекрасно знаю, что это мираж. Меня не обманешь. Но если мне хочется поддаться этому миражу? Если мне хочется надеяться? Если мне хочется любить этот город с зубчатыми стенами, весь расцвеченный солнцем? Если мне хочется идти прямо к нему упругим шагом, хочется — оттого что я не чувствую больше усталости, оттого что я счастлив… Прево с его револьвером, вот смешно-то! Я предпочитаю мое опьянение. Я пьян. Я умираю от жажды!
Сумерки отрезвили меня. Внезапно останавливаюсь, испуганный тем, что так далеко ушел. В сумерках мираж тает. Горизонт скинул все свое великолепие, свои дворцы, свои ризы. Это — горизонт пустыни.
— Ну, и чего ж ты добился?! Ночь схватит тебя, тебе придется ждать рассвета, а к завтрашнему дню следы твои сотрутся — и будет неизвестно, где ты.
— В таком случае лучше уж идти прямо… Зачем же снова поворачивать назад? Не хочу больше поворачивать руль в момент, когда, быть может, я бы открыл… я открывал уже объятия морю…
— Где же ты видел море? Тебе никогда до него не добраться. Километров триста наверняка отделяют тебя от него. А Прево ждет у «Симуна»! И его, быть может, заметил какой-нибудь караван…
Да, я вернусь, но сначала покричу людям:
— Э-эй!
Ведь планета эта, черт возьми, все же обитаема!..
— Э-эй! Люди!..
Я охрип. Не хватает голоса. Чувствую, что смешон, когда так кричу… И все же принимаюсь снова:
— Лю-ди!
Это звучит напыщенно и претенциозно.
Поворачиваю назад.
После двух часов ходьбы я вижу рвущиеся в небо языки пламени. Это сигнал Прево, обеспокоенного, что я могу потеряться. О! Мне все это так безразлично…
Еще час ходьбы. Еще пятьсот метров. Еще сто. Еще пятьдесят…
— А-а!
Останавливаюсь, как громом пораженный. Радость бурным потоком приливает к сердцу и грозит разорвать его. Освещенный заревом костра, Прево беседует с двумя арабами, прислонившимися к мотору. Он еще не заметил меня. Он весь поглощен собственной радостью. Эх! Останься я ждать, как он… уже бы не мучился! Радостно кричу:
— Э-эй!
Оба бедуина вскакивают и смотрят на меня. Прево отходит от них и один идет мне навстречу. Открываю объятия. Прево подхватывает меня под локоть. Падал я, что ли? Говорю ему:
— Наконец-то!
— О чем это вы?
— Арабы!
— Какие арабы?
— Арабы, которые здесь с вами!..