Она выбирает подходящую точку. Гриль-бар «Бычья голова» залит огнями, словно рождественская елка, стоянка забита машинами, внутри люди купаются в радушном желтом свете.
Это не ловушка.
Возможно.
– Ты готов, тигренок? Снова иметь дело с реальными человеческими существами?
– Мам, а что, если они догадаются? Что, если только взглянут на меня и сразу…
– Не догадаются. Поверь мне. – Она застегивает блестящую заколку, болтающуюся у Майлса над ухом. – Вот видишь – идеальная маскировка.
– Мм…
– Совсем как это заведение, – продолжает Коул, стараясь обнадежить обоих, пока они хрустят по гравию стоянки. Она толкает дверь в зал с голыми кирпичными стенами и теплой бронзовой отделкой. – Оно хочет, чтобы его принимали за притон, но это всего лишь игра.
– Все такое прилизанное, – соглашается Мила, разглядывая черно-белые фотографии волосатых байкеров.
– И ностальгическая порнуха, – морщится Коул, потому что по телевизору, закрепленному на стене над стойкой, крутят архивные кадры матча за Суперкубок, мужчины в шлемах и защитных доспехах бросаются друг на друга в завораживающем насилии. Это все равно что смотреть на силу стихии, на волны, разбивающиеся о маяк, или пальмы, согнутые ураганом. Посетительницы уставились в телевизор с безнадежным голодом.
Коул выбирает место у стойки, в дальнем конце, откуда виден весь зал, рядом с колонной, за которой можно укрыться, но также близко от запасного выхода. На всякий случай. Кока-кола, еще одна кока-кола, после того как она увидела цену виски. В блюдце для ключей в «Орлином ручье» Коул нашла скомканную стодолларовую бумажку, но надолго этого не хватит. Сейчас сотня уже усохла до восьмидесяти шести с мелочью. Коул не может точно сказать, какой у нее план. Попросить, одолжить или украсть.
Выбери подходящую цель, крошка.
В кабинке напротив две женщины с двумя маленькими девочками, лет восьми, в кукольных платьицах и с кудряшками, словно только что сошедшими со сцены местного конкурса красоты среди детей. Их мамаши, в клетчатых рубашках и высоких черных сапогах, подают им дружески-интимные знаки – улыбка, кивок, чтобы показать, что они в одной лиге. Последнее потомство.
– Почему они так разодеты? – с отвращением спрашивает Мила, глядя на девочек.
– Быть может, у них какой-нибудь особенный случай, – пожимает плечами Коул.
– А может быть, это тоже переодетые мальчики, – шепчет Мила.
Подумав, Коул говорит, в первую очередь себе самой:
– Скорее, ностальгия по времени, которое еще не закончилось. Когда детей больше не будет, хочется подольше продлить детство тех, кто есть. В немецком языке должно быть для этого слово. Nostalgenfreude. Kindersucht[10].
– Да, но мне кажется, что это вызывает у них отвращение. – Мила украдкой кивает на ту девочку, которая постоянно подтягивает сползающие гольфы.
– Ты не хочешь так выглядеть?
– Ни за что!
– Принято. – Коул теребит бумажную обертку соломинки из стакана Милы, аккуратно разрывает ее по шву и расправляет. Это позволяет ей хоть чем-нибудь занять руки. Проклятие, как же хочется выпить!
Такие слова мог бы произнести твой отец.
Снова этот призрачный голос у нее в голове.
Цирроз печени стал бы для нее сейчас меньшей из проблем. Вероятно, сейчас от них буквально несет отчаянием – этот запах вырывается из ее пор вместе с вонью немытого тела, этим затхлым болотным смрадом долгих часов в пути, смешанным с чувством вины и приправленным горечью тревоги. Коул не говорила с другим взрослым человеческим существом с ночи накануне побега из «Атараксии»; спор с Билли, крики под шум воды из всех открытых кранов в ванной, чтобы их не услышали домработницы, размещенные во всех подземных роскошных апартаментах, определенно подслушивающие частные разговоры.
Коул украдкой бросает взгляд на телевизор, опасаясь того, что ее лицо появится над подписью «Срочная новость» или «Разыскивается преступница». Но лучшие моменты американского футбола продолжаются без каких-либо вкраплений. Коул разглаживает ладонью бумажку от соломинки, делает четыре надрыва для ног. Сосредоточиться. Выбрать ту, кто не хватится своего бумажника.