— Леночка, ты сильно ушиблась?
— Нет… — слезы, словно живя собственной жизнью, выступали и, одна за другой, скатывались по моим щекам. — просто укололась сильно.
— Потерпи, сейчас папа тебя вытащит.
Вы когда‑нибудь видели вблизи быка на корриде? Нет? А я видела… Конечно, это был не бык, а мой папа, и это была не коррида, а, всего лишь, кусты чайной розы, но выпорхнула я оттуда, словно пушинка, влекомая порывом сильного ветра, выдернутая за воротник сильной рукой папы.
А потом, дома, меня выпороли. Прямо по, и без того пострадавшему, исколотому такими красивыми и такими колючими розами, мягкому месту, широким, отцовским ремнем.
Всю следующую ночь я проплакала в подушку, беззвучно и горько. Результатом моего вечернего выступления стало еще более строгое ограничение моего доступа к сети и ноутбуку. Как мне сказала мама "раз уж ты заявляешь, что не мы его тебе дарили и не нам его у тебя забирать, хорошо. Он останется у тебя. Выключенный!"
Папа кому‑то позвонил, о чем‑то долго говорил, консультировался, объяснял, что его дочь "подсела на игрушки" и он хочет ограничить ее, называл марку и еще какие‑то цифры. Результатом его двухчасового шаманства над моим ноутбуком стало то, что теперь у меня был один час в день на пользование ноутбуком и ограниченный доступ к большинству сайтов, кроме учебных, поисковых и сетевых библиотек.
"Мой дорогой дневник, пишу в тебя теперь мало и редко, потому что совсем нет на это времени, прости меня…
Мое пребывание вне дома теперь очень строго контролируется. У меня есть двадцать пять минут на дорогу в школу и со школы. Любые выходы в город на выходных только вместе с родителями.
Почти все свои карманные деньги, которые мне, к счастью, не урезали, я спускаю теперь в компьютерном клубе, в котором сижу во время уроков. Олька, спасибо ей, предупреждает меня о контрольных и проверках…"
Первый раз, через две недели с начала моего "заточения", я чуть было не попалась, когда мама поинтересовалась у меня, нужны ли мне эти самые карманные деньги, если я все равно никуда не хожу. В тот раз я сумела выкрутиться, сказав, что от огорчения стала покупать сладости и, поскольку я действительно, как раз за день до этого заходила в кондитерку и покупала там пару пирожных, маме подтвердили, что да, я действительно была там.
Тогда я отделалась небольшой лекцией на тему, что сладкое вредит зубам и здоровью, и что это неправильно, заедать такой "пустяк" и огромной лекцией на тему, что Макс уже навсегда "там", а я — "тут" и что мне пора забыть о нем.
На следующий день я все рассказала Ольке. Огромное спасибо моей подруге, за то, что она подсказала мне, что делать.
Теперь у меня целая программа по "отмыванию" траты моих карманных денег.
Раз в два дня я захожу в кондитерку, где покупаю что‑нибудь самое маленькое и дешевое, которое мы с Олькой потом и съедаем на двоих
Раз в две неделю, по пути со школы, я захожу на барахолку, где покупаю какую‑нибудь дешевую, но очень красочную безделушку.
С учетом "отмывочных" расходов, выделяемых мне денег хватает, либо на ежедневные четыре с половиной часа игры, либо на полтора часа, но с вливанием доната в конце недели. Понятное дело, что я не сижу полчаса, а просто делаю перенос, сидя, то час, то два в день.
Естественно, что такой режим игры не дает мне возможности играть полноценно, нормально развивая свой Замок. Да еще этот юнец в пубертатном возрасте, сосед — Викинг…
Ежедневно я получала от него, то предложения о сдаче, то союзный договор, то просьбы "показать сиськи" за игровые ресурсы. Раз в неделю, словно швейцарские, дорогущие часы, его армия приходила под ворота моего замка, пробуя взять штурмом мою лесную твердыню. После второго или третьего штурма, я уже собиралась нанести ответный визит "вежливости" соседу, но узнавший о моем плане Максик посоветовал потерпеть еще пару месяцев.
— Ленусь, зайка, потерпи чуть — чуть. Смотри, в каждом штурме он теряет недельный прирост, так? Так… А ты — десяток юнитов, от силы. Дальше, ты будешь терять еще меньше. Единственное, что я тебе настоятельно советую, делай вид, что отбиваешь его штурмы с большим трудом, чтобы он и дальше гробил своих юнитов у тебя под стенами. А где‑то через пять — шесть месяцев, сама пойдешь к нему на штурм. Тем более что ты, по твоим же словам, не можешь сейчас проводить много времени в игре.
— Максик, а что изменится через полгода?
— Ленуська… Тебе исполнится шестнадцать! И ты уже сможешь спокойно играть, не обращая внимания на вопли родаков. Эх, чему я ребенка учу?