Двери не было. Её не заложили кирпичом или блоками, что легко можно было проделать за сутки, — её словно вообще тут никогда не существовало. Сплошная бетонная стена. Старая, облезлая. При этом козырёк подъезда и растрескавшееся крыльцо были на месте, сохранился и ржавый остов лавочки в бурьяне, торчавший тут с незапамятных времён. Ошибки быть не могло. «Заброшки» родного посёлка Родион знал как свои пять пальцев. Ещё вчера вход в крайний подъезд был. Теперь он исчез.
— Да что же это, на хрен, такое-то… — Родион осторожно потрогал стену: прохладную, шершавую, в пластах вспучившейся, будто нарывы, штукатурки — настоящую, реальную, никаких сомнений.
— Костя-а! — По колено в мокрой траве он пошёл к следующему подъезду. Там после тамбура пол просто заканчивался — вместо лестничного пролёта зияла ямища, полная непроглядной черноты, и это не походило на то, как если бы лестница обрушилась в подвал: свет фонарика на смартфоне не выхватывал ничего, ни обломков площадки и ступеней, ни подвальных труб, — внизу была лишь бездонная тьма, куда, будто в колодец, глубоко уходили стены подъезда, напрочь лишённые дверей.
Тихо матерясь, Родион пошёл дальше. Он уже не пытался себя убедить, будто тошнотворное чувство, посетившее его вчера в «заброшках», — всего-навсего недоумение, крайняя озадаченность, но никак не страх. Родиону весь последний год казалось, что своё он уже отбоялся, ибо всё, что могло случиться ужасного в его жизни, уже случилось. Но нет, его нынешним чувством был именно страх.
И страх этот перерос в панический ужас, когда за дверью следующего подъезда Родион обнаружил Костину зеркалку. Фотоаппарат лежал на пыльном полу и выглядел так, будто его раздавило прессом.
…Вымораживающий каждую жилу ужас. За всю свою хирургическую практику Родион никогда прежде не испытывал ничего подобного. В полную силу ужас навалился на него не сразу — целую неделю пробовал на зуб, испытывал на прочность, пока Родион отчаянно, до сердечных перебоев и постоянных головных болей надеялся, что черноокая пери выйдет из комы. Его самое прекрасное творение за всю карьеру. Не могло всё так закончиться, просто не могло.
Однако девушка умерла, так и не увидев в зеркале своего нового маленького точёного носика. Карьера Родиона полетела в тартарары, но в первые сутки он об этом не думал — равно как и не думал ни о предстоящих обвинениях, ни о суде, ни о могущественном отце мёртвой пери. Родион лежал прямо на полу своей здоровенной московской квартиры и в незримых судорогах совести (давно почившей, как ему казалось) вспоминал: он ведь знал, что с некоторых пор зажравшееся руководство его клиники стало экономить на обслуживании медицинской техники — в том числе аппаратов искусственной вентиляции лёгких. Он знал, что новый анестезиолог был взят на работу не из-за опыта, а из-за связей. Родион не схлестнулся с руководством на этой почве лишь потому, что ему очень хорошо платили. Да ведь он же вообще поначалу не хотел делать проклятую операцию! Надо было сразу выпроводить соплячку пинком под зад…
В уголовном деле Родион оказался среди подозреваемых. Главным подозреваемым, конечно, был анестезиолог, его-то и взяли под стражу — а ещё его ассистентку и директора клиники. Родиона отпустили, но именно ему, как обладателю самого распиаренного имени в этой злополучной истории, досталась вся грязь публичных обвинений. Явившись на очередное судебное заседание — отпущен он был под обязательство о явке, — Родион нос к носу столкнулся с отцом погибшей… убитой. Далёкие от медицины люди нередко думают, будто абсолютно всем, что касается операции, заведует хирург, и лишь он один ответственен за её исход. Отец мёртвой пери, жирный, носатый, с бешеными смоляными глазами навыкате, в гибели единственной дочери винил только Родиона. Словосочетания «неисправность аппарата искусственной вентиляции лёгких» и «халатность анестезиолога» ему не говорили ровно ни о чём. Над его дочерью со скальпелем стоял Родион — следовательно, Родион её и убил. И в сущности, отец пери был не так уж неправ… Перемежая свои слова напалмовой матерщиной с кавказским акцентом, он заорал Родиону в лицо: «Я тебя живьём закопаю! Ты у меня даже к ветеринарному пункту на сто шагов не подойдёшь! Не то что к человеческой больнице! Коновал херов!» Связи у финансового воротилы были куда более прокаченными, чем даже у Родиона с его многочисленными полезными знакомствами. Сначала перед ним захлопнулись все двери московских клиник эстетической медицины. Потом почти всех клиник вообще. Анестезиолога посадили, директор вывернулся, а Родиона оправдали, но никакое оправдание ему уже помочь не могло.