Сытная еда укротила его злость. Он устало привалился спиною к стене, его обмороженное лицо раскраснелось. Однако характерец у него был не из покладистых. Он сморщился и брюзгливо отмахнулся:
— Э-э, ерунда!.. Жил не тужил — и концы в воду.
Мать только бровями повела. Двум другим парням упрямство Анатолия не понравилось, и, чтобы сгладить неловкость, они поспешили назвать себя сами. Оба они приехали в таежный район по договору из Смоленска.
Мать налила чаю. Парни просияли.
— В столовой такого не получишь!
— Чаек без обмана!
— Давненько такого не пивал!
— Что же все-таки у вас стряслось на Кедровском? — продолжала допытываться мать. — Я так и не поняла толком.
— То и стряслось, что обычно в таких случаях бывает, — начал было Анатолий неохотно и грубовато.
Но его перебил Василий Сакынов:
— Нехорошо получилось, Мария Степановна. Сейчас трудно разобраться, кто прав, кто виноват. Может, мы, а может, и не мы. Поместили нас в общежитие. А там только тараканов морозить. Выдали по одному тонкому одеялу. Даже матрацев всем не хватило Спецодежды подходящей не дали. А до лесосеки далеко. Полазаешь по сугробам день, вымокнешь, а обсушиться негде. Зарплату по полтора месяца не выдавали. Мы пошли к начальнику. Тогда он запросто: «Не хотите работать — дорога широкая!» Мы, понятно, на работу не вышли. Нам приклеили саботаж и уволили.
Смоленские парни вмешались в разговор торопливо, словно заранее желая оправдаться:
— Что нам оставалось делать? Собрали манатки — да и в путь. Думали, на соседних лесопунктах устроиться. А там, как только узнают, по какой статье уволены, сразу отвод дают. Денег у нас было немного. Дорогой продали вещички, какие были. А народ в здешних местах суровый. В дома пускать боятся. Да и купить у них что-нибудь не так просто.
Анатолий опять криво усмехнулся:
— Таежные дороги, гражданин комендант, не городской проспект…
И снова его перебил рассудительный и общительный Василий:
— Все дни, Мария Степановна, бил встречный сиверко. Анатолий шел впереди, загораживал. Ему больше всех досталось. Морозы как раз начались. Так припекло, хоть караул кричи. Хорошо, в деревне Яркиной в клуб пустили да заведующий клубом хлеба и картошки дал. А то бы каюк…
Мишка знал, что такое переметенные таежные дороги, что значит северный ветер в лицо при сильном морозе. У него пробудилось уважение к парням. Историю с увольнением они могли представить не так, могли приврать. Но то, что их круто прижало в пути за эти десять дней, сомнений не оставляло. Достаточно было взглянуть на их обмороженные, исхудавшие лица.
— Что ж дальше думаете?
Мать сочувствовала этим случайно прибившимся к их дому парням.
Парни заговорили разом:
— Никудышные наши дела.
— Куда уж хуже! Пять рублей на всех. С таким запасом далеко не уйдешь.
Казалось, парни впервые по-настоящему задумались над своим положением, осознали его безвыходность. Даже с Анатолия Юрова как будто слетели спесь и ершистость.
— Да, незавидное у вас положение… — Мать подперла кулаком щеку, закусила нижнюю губу, как будто собиралась принимать важное решение. — На работу вам надо устраиваться.
— Рады бы. Не принимают. Понимаете, Мария Степановна, не принимают! Во все организации во всех поселках заходили, — как-то заискивающе и проникновенно проговорил Василий Сакынов. — А мы только этого и хотим… — Его узкие черные глаза смотрели так простодушно, так по-детски откровенно, что трудно было поверить, будто этот парень мог воровать и несколько лет провел в заключении.
— Как это не принимают? Погибать вам, что ли! — возмутилась мать. — Завтра же пойдем к секретарю партийной организации, к начальнику лесопункта.
— Э, все они на один манер скроены, — пренебрежительно махнул рукой Анатолий.
— А ты не маши! Рано разочаровался в людях. Сперва докажи, что ты хороший, а потом требуй и к себе уважения. В общем завтра идем в контору.
Мать постелила гостям на кухне. Положила рядом два матраца, накрыла простынями.
— Если ляжете поперек, разместитесь все.
Мишка забрался на печку и наблюдал, как раздеваются гости. На груди Василия Сакынова синели вытатуированные крылья. Его крепкие, мускулистые руки до самых плеч покрывал причудливый узор.
«Ишь, как разрисован! Видно, долго околачивался среди блатных», — подумал Мишка.
Парни погасили свет, с восторженным кряхтением полезли под одеяло.
Мишку взяло сомнение: «Кто их знает, что у них на уме? Мать готова верить каждому встречному…»