Мишка оттолкнул мать и выскочил из комнаты. Первым желанием было одеться и уйти из дому. Куда? Неважно куда, лишь бы уйти. Но Мишкины штаны остались в комнате матери. Возвращаться туда он не мог.
Очутившись на печке, Мишка с головой накрылся собачьей дохой и тихо завыл. Какие деньги? Что с ней? Отец никогда бы не подумал так о нем. Мать напала, не разобравшись. Ну и пусть! Он с нею больше слова не скажет! Еще при отце мать вгорячах нападала на Миш-ку ни за что. Но тогда было другое дело. Мишке до боли хотелось, чтобы отец сейчас вошел в дом, спокойно сказал: «Ну, что у вас там? Давайте разберемся…»
Мишке показалось, что его чуть слышный вой кто-то передразнивает. Он откинул доху. В доме стояла тишина. Вся кухня была залита голубым лунным светом. На стене равнодушно постукивали ходики. Никто Мишку не передразнивал.
В это время где-то на конце поселка завала собака, к ней присоединилась вторая, третья, четвертая… И совсем рядом разнесся унылый, хватающий за сердце вой. Выл черный Загри. Вот так же выл Загри возле дома и на кладбище несколько ночей подряд, когда умер Мишкин отец… Мишке сделалось жутко и очень одиноко от этого воя, полного скрытой тоски и тревоги. Он с головой залез под доху, положил сверху подушку. Но пронзительный голос Загри проникал и сюда.
Наконец поднялась с постели мать. Видно, она тоже не спала, и ей тоже невмоготу стало слушать Загри. Накинула шубу, вышла во двор.
— Загри, сюда! Ну что ты расплакался, чудачок?
Мать ввела пса в дом, потрепала по голове, с ласковой суровостью приказала:
— Ложись сюда! Смирно лежи!
Подошла к печи, позвала шепотом:
— Миша, ты спишь?
Возможно, она раскаивалась, что обидела его, возможно, хотела еще что-то узнать. Мишка мог бы рассказать матери, откуда у него папиросы и деньги, убедить, что он не украл их, а выиграл в карты. Конечно, и это расстроило бы мать не меньше, но все-таки… Однако упрямство пересилило: «Пусть думает, как ей нравится!»
Утром мать, как всегда, оставила на плите завтрак и ушла на работу. Словно ничего и не произошло. А на душе у Мишки было прескверно. Он думал: «Как могли пропасть из комода у Ручкиных сто рублей? Забавлял Васятку — и все. Может быть, произошла ошибка, и сегодня все выяснится. Если никого, кроме меня, в комнате не было, то куда же девались деньги?»
Хмурый и молчаливый появился Мишка в школе. Первым делом он решил встретиться с Олегом Ручкиным, выяснить все начистоту. Неважно, что их дружба немного расстроилась. Тут такое дело, ради которого можно смирить гордость.
Ребята разглядывали Мишку с бесцеремонным любопытством. Любая история, любая сплетня в маленьком поселке Апрельском с быстротой телеграммы обходила все дворы, становилась известной и взрослым и детям.
Олег Ручкин, когда Мишка завел с ним разговор о пропаже, держался как будто серьезно. Но желтые его глаза смотрели нахально и насмешливо.
— Понимаешь, я не брал денег! — в отчаянии произнес Мишка.
— Не могла же сотня улететь из комода, Семена, Романа, Кешки в комнате не было. Ты один туда заходил. — И Олег повернулся спиной к Мишке.
К Олегу мигом подскочили Кешка и Ромка. До Мишки донесся ехидный смешок. Кешка торжествовал.
Нина Сергеева сидела на своем месте, положив на парту руки. Она смутилась, когда Мишка опустился на скамью рядом с нею. «Конечно, ей уже всё рассказала и она стесняется».
Будто случайно Нина подвинула локтем промокашку, и Мишка прочитал: «Я не верю!»
«Мой сын — вор!» — вспомнил Мишка слова матери. А Нина не верит россказням, а Нина, которая так внимательно смотрит на учительницу, волнуется из-за него.
Его вызвали к доске. Он ответил. Хорошо ли, плохо ли — ему было безразлично. Мишка продолжал думать о пропаже денег у Ручкиных, о странном поведении Нины Сергеевой. Вывело Мишку из себя легкое пожатие. Тонкие пальцы легко и мягко коснулись его руки. Первый раз за пять месяцев рука Нины Сергеевой на мгновение соскользнула с парты и так же быстро вернулась на прежнее место. Что хотела сказать Нина этим пожатием? Мишка отвернулся и почувствовал, как приливает к лицу кровь, как громко бьется на виске жилка.
На перемене в класс вошел Семен Деньга. Узкоплечий, тощий, с грязно-желтыми вихрами, смешно торчащими на затылке, он сперва нерешительно потоптался перед Мишкой, потом подсел и доверительно зашептал:
— Ты знаешь, у Ручкиных из комода пропала сотня. Понимаешь, в тот самый день, когда мы к Олегу заходили. Я думаю, завалилась куда-нибудь эта сотня. — Семен замялся, собираясь с духом, еще ниже склонился к Мишке, еще тише стал его шепот: — А если ты взял, Миньша, отдай. Можно придумать так, что Олег сам положит деньги в комод, я с ним договорюсь. Получится, будто не заметили…