Высоко над рекой — птица. Иногда она камнем падает вниз и снова взмывает в высоту.
— Это скопа, коршун, — объясняет Филимон Митрофанович. — Его в тайге рыбаком прозвали, потому что рыбой питается и ловит ее в великих трудностях. Нелегко ему пища достается. Дети у скопы шибко прожорливые. Версты за две видят, что отец или мать хариуса несут. Высовываются из гнезда, кричат: «Мне! Мне!» Не понимают, сколько сил тратят родители, чтобы еду добыть. Нередко рыбак падает на воду — а рыба ускользнула. Поцелует волну и снова ждет.
Начав рассказывать, дедушка шире развивал мысль:
— Кому какая судьба. Одни потеют, другим очень даже просто живется. Вот аист-черногуз. У того клюв длинный и длинные красные ноги. Стоит в воде, а малявки на красный цвет прямо к его лапам бегут. Он их своим длинным клювом и хватает…
Много наслышался Колька о собольем промысле, о рысях, медведях и прочем зверье. Разве думал он когда-нибудь, что белка ест мясо? Оказывается, маленькая лесная хлопотунья, веселая и безобидная, любит мясо птиц кедровок, пахнущее орехами.
Уйма трудностей связана с промыслом. Особенно ненавистна охотникам росомаха. Ростом с крупную собаку, с длинной, как у медведя, шерстью, с широкими лапами, она легко бежит по глубокому снегу.
Этот сильный хищник необыкновенно хитер. Чуть задержался охотник с осмотром ловушек — росомаха тут как тут. Знает она засечки, по которым определяют круги ловушек. Разворочает ловушки, наживу съест, а если попался соболь, то и соболю несдобровать.
Вредный, пакостный зверь росомаха! На этом сходились мнения и дедушки Филимона и Евмена Тихоновича.
Колька слушал такие рассказы с полными удивления глазами.
На второй день, к полудню, закончили заготовку смолья.
Дедушка Филимон и Евмен Тихонович занялись снастями, изготовлением стола и крестовины, которых не было у Бурнашева.
— Поехали за малиной, — позвала Кольку Надюшка. — Видел, какие малинники на том берегу?
Колька кивнул. По чести говоря, он никаких малинников не приметил.
— А переплавитесь? — засомневался дедушка.
— Переплавятся. Она у меня с восьми лет к шестику приучена, — похвалился Евмен Тихонович.
Похвала уколола Кольку в самое больное место. Всюду Надюшка, везде ей больше доверия! Ну, погоди!
Однако он покорно сидел на упруге с ружьем за плечами и с ножом у пояса, пока Надюшка переправляла лодку на другой берег.
Малинники сплошь покрывали невысокую гору.
Кольке почему-то вздумалось сердиться на приятельницу, разговор не клеился.
Чуманы были почти полные, когда кусты зашелестели, затрещали.
У Кольки оборвалась душа… Нет, не Надюшка. В нескольких шагах выросло рыжее мохнатое чудовище. Сверкнули маленькие глазки. Зверь страшно рявкнул.
И где тут самообладание, память? Кусты трещали, больно хлестали по лицу… Мальчик остановился лишь возле лодки. Он бы, не раздумывая, прыгнул в долбленку, оттолкнулся и уплыл.
Его остановила Надюшка:
— Погоди! Ха-ха-ха-ха! Куда ты?
Колька не мог прийти в себя. Мелко дрожали ноги. Хотелось немедленно покинуть это страшное место. Надюшка была бледна, но ее разбирал смех.
— Стой! Шестик сломаешь! Николай, сядь, отдышись, лица на тебе нету! Убег он, медведь-от…
— Поедем! Все равно поедем!
Колька говорил хриплым, заикающимся голосом и все норовил столкнуть лодку.
Девочка сердито потянула его за ремень:
— Да погоди ты, Аника-воин! Не оставлять же чуман! Боишься — скажи. Одна сбегаю…
Надюшка прибежала к лодке с чуманом. А Колька даже не помнил, где и как выронил свой кузовок.
— Медведи летом боятся человека. Редко когда кидаются, больше убегают. Этот не меньше нашего струхнул. Сейчас где-нибудь километра за два, не меньше, — говорила Надюшка. Ее щеки снова горели ярким румянцем, а большие голубые глаза так и прыскали весельем.
Не успел Колька глазом моргнуть, Надюшка поставила на землю свой чуман и помчалась к малиннику.
Скоро она возвратилась, торжествующая и возбужденная:
— Вон он, твой чуман! Ни одной ягодки не пропало. Гляди-ка! Ты, видно, как держал его, так и опустил.
Колька сидел на борту долбленки, несчастный и подавленный.
— Ну что ты, Коля! Позлился — и будет. Смотри, какой цветок!
Девочка вынула из чумана алую розу шиповника и воткнула Кольке в нагрудный карман.
В мгновение ока цветок был смят и брошен на землю.
— Большой, а дурной, — надула губы Надюшка. — Я по-хорошему, а ты серчаешь. Ну и серчай!
Испуг у Кольки прошел, и он тяжело переживал происшествие. Надюшкино поведение представлялось ему издевательским. Это она специально придумала с цветком, посмеяться решила! Дескать, получай за храбрость. Ну погоди!