Дедушка Филимон и Евмен Тихонович, вопреки ожиданиям, одобрили Надюшку.
— Нам кедровка что росомаха, — объяснил Филимон Митрофанович. — Спасения от нее нет, вред великий, будь она неладная! Три у нас большие беды: мошка, кедровка и росомаха. От гнуса не знаешь, куда деваться, иногда до снега держится. Росомаха зимой пакостит, ловушки очищает. А кедровки: «Тыр-тыр — дай орехов!» Из-за них белке и соболю голодать приходится. Была бы моя воля, учредил бы массовый отстрел этой пичуги.
Ужиная, взрослые сообщили, что с этой ночи ребята будут оставаться в избушке.
— Чего понапрасну маяться, — сказал Евмен Тихонович. — На добыче это плохо отразится, тоже учитывать надо. Вы к нашему приезду и чаек вскипятите и завтрак спроворите. Уж если артелью промышляем, силы следует с умом расставлять.
— Бояться нечего, собаки при вас останутся, — добавил дедушка Филимон. — В случае чего — в избушку. Ружье заряжено. Ну, так и далее.
— А чтобы на стану все было в порядке, ответственным назначаю Николая. Слушаться его, Надежда, и ничего без его разрешения не предпринимать, — строго посмотрел на дочь Бурнашев. — Она на выдумки мастерица. Ты, Коля, сообразуйся с рассудком, поступай как старший. Так-то…
Бурелом
Когда рядом с тобой взрослые, уверенные в себе люди, ты словно за каменной стеной. А вот попробуй один, в тринадцать лет, сидеть у костра чугунно-темной ночью, среди глухой тайги, полной тайн и неожиданностей!
Деревьев не видно, но кажется — они совсем близко придвинулись к избушке сплошной черной массой. Тишина тяжелая, непроницаемая. Только гремит, разговаривает на шиверах Холодная, звенят, попискивают комары, трещат в костре сухие смолевые чурбаки…
— Ты не входи в избушку. Я разболокаться стану, — попросила Надюшка.
Колька ждал, когда она разденется и уляжется. Но, услышав: «Входи!», решил немного повременить. Преследовали разные страхи, и, наперекор им, он оставался у костра.
Вот зашлепают тяжелые шаги, и у огня остановится бурое мохнатое страшилище с огромной или, того страшнее, с малюсенькой головкой: «Здорово, Николай Нестеров! Подвинься, братуня, озяб я что-то!»
— Ерунда какая! Бабушкины сказки! — убеждает себя мальчик.
Где-то хрустнула ветка. Колька вздрогнул, ближе к себе придвинул Венеру. Серая сука, никогда не видавшая такой ласки, льнула к нему. Ее коричневые глаза, блестящие от костра, светились преданностью. Мурзик дремал, положив большую голову на Колькины ноги. Спал, свернувшись в клубок, угрюмый Горюй. Собаки вели себя спокойно. Кольке же мерещились разные разности.
Душа замирала при воспоминании о рысях. Евмен Тихонович рассказывал: в прошлом году муж с женой из Сахарова отправились за грибами. Набрали грибов, возвращаются. Муж говорит: «Подожди часок. Рябчиков слышу. Стрельну парочку раз». Возвращается на дорогу, а жена лежит на земле, и на ней рысь. Горло «перерезала», кровь лакает.
Подавляя недостойную таежника дрожь, Колька с ласковой снисходительностью потрепал Венеру по гладкой спине:
— Не спится, собака? Нравится ночью?
Голос звучал вызывающе в гнетущем безмолвии и придавал уверенности.
Костер догорел. Тлели подернутые серым пеплом красные уголья.
— Венера, Горюй, Мурзик, за мной! — позвал Колька.
Собаки с готовностью исполнили приказание. До сих пор их законной постелью считалась голая земля перед входом в избушку, где нависла часть крыши, спасавшая в дождливую погоду.
— Коль, а Коль, ты что так долго не шел? — спросила Надюшка.
— Я думал, ты уже пятый сон видишь, — усмехнулся Колька со взрослой солидностью. — Спи. Если не можешь уснуть, закрой глаза и считай до ста.
Впрочем, прикрывая дверь, он нащупал крючок и посадил его на петлю. Стаскивая бродни, незаметно похлопал по спине Венеру. И умная собака, разгадав его мысли, вспрыгнула на устланные травой нары.
Совет, данный Надюшке, пришлось применить к себе…
— Коль, а Коль, да проснись ты!
Колька вскакивает и долго не может понять, что происходит.
Низко над ним, белым пятном, Надюшкино лицо.
За стеной гудит и воет, трещит и стреляет.
— Опомнись, Коля, — жалобно хнычет Надюшка. — Слышь, что делается? Бурелом. Деревья валит. А наши на реке.
Треснуло, грохнуло… Молния на мгновение залила желтым светом избушку, встревоженных собак, растрепанную, босоногую Надюшку.
Колька соскочил с нар, засветил коптилку, поспешно натянул бродни.
Тайга стонала и выла. Рядом с избушкой рушились деревья.
Колька надел куртку и патронташ, прицепил к поясу нож и решительно распахнул дверь. Его обдал вихрь, насыщенный дождем. Лампочка на стене моргнула и погасла. Темень стояла такая, что ничего невозможно было различить и за три шага. Нет, бессмысленно предпринимать что-то сейчас.