— Куда ты, Коля, кого найдешь в эдакую темень? Только себя загубишь! — испуганно проговорила Надюшка.
Колька сел на нары:
— Дождемся рассвета, тогда что-нибудь придумаем.
Рядом примостилась Надюшка. Девочка всхлипывала.
— Не плачь. Все обойдется.
Колька старался говорить по-мужски, сурово, хотя волновался не меньше Надюшки. Теперь главным был он, и, в случае чего, вся ответственность ложилась на него. Во всяком случае, так ему казалось.
Новая молния разорвала темноту. Упало дерево, хлестнув вершиной о землю возле избушки.
— Папанечка, родненький! — тоненько, по-детски, запричитала Надюшка.
Колька неумело погладил девочку по голове. И она прижалась к нему, как к старшему брату. Он ощутил ее худенькое плечо и снова провел ладонью по мягким волосам:
— Не расстраивайся до времени…
— Он у нас один. Маманя померла, когда я была чуть побольше Степанка.
«Не раскисать, держать себя в руках!» — приказывал себе Колька. Одновременно, как мог, он успокаивал Надюшку:
— Беды никакой не будет. Но знай, Надюша, я не оставлю тебя при любой беде!
Мальчик впервые так ласково назвал подружку. Она стала для него дорогой и близкой. Такого Колька еще ни разу не испытывал.
Гремел гром, вспыхивали молнии, ревела тайга. Ребята сидели, тесно прижавшись друг к другу.
В оконце пробился бледный пасмурный рассвет.
Деревья продолжали гудеть, хотя и перестали валиться.
Горюй и Венера подбежали к двери, замерли, насторожив уши.
— Своего почуяли! — встрепенулась Надюшка и, как была, в шароварах, босая, выскочила наружу.
Взволнованные и счастливые, ребята остановились у края крутояра.
Вверх по тропинке поднимался дедушка Филимон в промокшем плаще.
— А где папка? — тревожно спросила Надюшка.
— Не возвращался еще? Значит, придет. Не такой он человек, чтобы не схорониться от бури.
Свежий сильный ветер взметывал полы дедушкиного плаща. Филимон Митрофанович передал Кольке ружье, Надюшке «козу».
— Ну, как домовничали? Накидал ветрюга дров, накуролесил… Чайком не побалуете? Озяб, братцы. Кровь, что ни говори, старая, плохо греет.
Опередив Надюшку, Колька сбегал на реку за водой.
— Сейчас, дедушка, мигом вскипятим! Мы в буржуйку с вечера дров наложили и запас сделали.
Филимон Митрофанович, кряхтя, развязывал бродни, развешивал над печкой мокрые портянки.
— Разгулялась буря. Давно такой не видел. Меня, старого волка, и то едва не накрыла. Схоронился под выступ скалы. А сверху старая лиственница брякнулась, отломило шерлопину в полтонны. Мало-мало этим каменюгой по плечу не хватило. С вечера собирался полный упруг рыбешки накидать — до часу ночи харюзь бойко шел. А погодка пальчики складывает: на-ко, выкуси! Живи не так, как хочется, а как придется!
Надюшка поминутно выбегала из избушки поглядеть, не покажется ли из-за поворота отцовская лодка.
— Придет, придет, не волнуйся. Евмен опытный рыбак, не из таких переделок выкручивался, — ободрял дедушка Филимон.
Но его слова мало помогали. Надюшка успокоилась лишь после того, как увидела знакомую долбенку.
Бурнашев приплыл еще более усталым и промокшим, чем дедушка. Ему пришлось двигаться не только против течения, но и против ветра.
Старшие обменялись несколькими незначительными фразами. На бурю они досадовали всего лишь потому, что она помешала рыбалке.
Чай разморил обоих.
— Приустал я, — пожаловался дедушка. — Не соснуть ли нам, Тихоныч? Рыба накрыта, потерпит.
— Правда, отдыхайте. Мы выпотрошим, — вызвалась Надюшка.
Ей не перечили.
И вот Надюшка снова преобразилась в неугомонную. Попросила Кольку установить в носу долбленки сколоченный из тонких досок стол. Выскоблила его и промыла. Такая же операция была произведена и со столом на лодке дедушки Филимона.
Поставив с левой стороны берестяные чуманы, Надюшка кинула на стол хариуса.
Сверкнул отцовский нож — чик, чик, чик… Выпотрошенная рыба полетела в пустую упругу. Кусочки жира, соколки, отделенные вместе с икрой, брошены в маленький чумашек, внутренности — в большой чуман.
Колька некоторое время следил за работой девочки, чтобы усвоить приемы. Но это несложное дело долго ему не давалось. Рыба скользила, и он чуть не порезал руку, вспарывая хариусу брюшко. Особенно долго копался, отделяя от внутренностей икру и жир.