Пользуясь свободным временем, Евмен Тихонович свернул из бересты рожок, закинул голову кверху — и над рекой, над горами, над тайгой пронесся дикий трубный рев. Несколько раз прокричала берестяная труба. Собаки с любопытством обступили Бурнашева. Он прислушался, словно чего-то ожидая.
Округа молчала.
— Не отзываются! — засмеялся дедушка Филимон. — Рановато будет. Однако ловко у тебя выходит, по-изюбриному. Быки эдак и ревут, когда призывают на битву. Тогда ему, быку-то, все нипочем. Бешеным делается. Носится по тайге, по горам, трубит. Навстречу ему — такой же безумный. Схватятся лбами, рога трещат… А матка стоит в стороне, смотрит на дураков.
— И в этом природа лапу наложила, — сказал Евмен Тихонович. — Своего рода отбор. Потомство должно быть крепким, чтобы не погибнуть, выжить. Побеждают сильнейшие. А коли не выстоял не суйся и род продолжать.
Обратный путь выглядел увлекательной прогулкой. Холодная несла плот со скоростью восьми километров в час.
Евмен Тихонович часто подносил к губам рожок. Ему хотелось, наперекор времени, выманить изюбра.
Завидев Горюй, он уже с улыбкой поднял берестяную трубу.
Из дверей избушки показалась Маруся Бобылева. Сначала поглядела на окрестные горы, потом на реку. Подплываюший плот встретила веселым смехом:
— Подманили! Я и впрямь подумала: изюбриные свадьбы начались.
— Тебя сватать прибыли! Готова, невеста? — пошутил дедушка Филимон.
— Бедна для невесты. Приданое не на что справить.
— Что так?
— Хариуса ко мне не пускали. Стали вы наверху армией. Не то чтобы рыбе, воде не давали ходу.
— В отношении воды вы правы, Мария Петровна, — сказал бригадир. — Вода по-крупному только позавчера стала прибывать. В верховьях ливни прошли. Что касается рыбы, вашему улову и мы позавидовать можем. Смотри, Митрофаныч, верных шесть центнеров.
Дедушка Филимон и Бурнашев осмотрели бочки с рыбой, укрытые навесом из еловых лап, и принялись вставлять днища.
— Ты собирайся, Маруся. Чтобы разом — одна нога здесь, другая — там, — скомандовал дедушка.
— Собраться недолго. Все собрано. Попьем чайку и тронемся.
От добавочного груза плот осел и плыл медленнее. Надюшка оставила кормовое весло и без конца тараторила с Марусей.
Поэтому у второй бабайки стал Евмен Тихонович. Колька заметил, что рядом с Марусей Бобылевой бригадир держится как-то слишком натянуто, подчеркнуто вежливо и неуклюже. Даже закралась мысль: не в ссоре ли он с молодой охотницей. Дедушка Филимон, напротив, видел в Марусе близкого человека, с которым можно обо всем говорить запросто, которому можно довериться.
— Мимо тебя, случайно, никто не проплывал? — спросил он.
— Нет… Или ждали кого?
— Шутки-то плохие. На моем участке кто-то вздумал мне подсоблять. В курье у Мастерка сохатого нашли в петле.
Маруся посерьезнела:
— Вот оно что! Никого не примечала. Вверх прошли вы, потом Кочкины с Пономаревым и Чепчуговым. Они, полагаю, этого не сделают.
— Я на них и не думаю…
История с петлей и мертвым лосем тяготила старика. Он подробно рассказал Марусе о «неслыханной дерзости».
Прояснившиеся было небеса потемнели, стал накрапывать мелкий дождь. По-осеннему сердитый ветер пронизывал до костей.
Нудно и скучно тянулись мимо скалы, кедрачи, блекнущие, покрывающиеся желтизной березники…
Бобылихи плот достиг до наступления темноты. Когда показалась прилепившаяся на крутояре деревня, Надюшка восторженно воскликнула:
— Глядите-ка!
У самой кромки тайги, там, где был сложен заготовленный весной лес, длинным прямоугольником поднимался новый сруб. Белый, нарядный, он скрадывал угрюмость леса и украшал маленькую, серую Бобылиху.
— Срубили! — торжествуя, проговорил Бурнашев. — Еще фермы нет, только заготовка, а вид у бригады другой.
— Красиво! Наши избы издалека совсем маленькие-маленькие, — заметила Маруся.
Как-то так получилось, что все столпились на краю плота, позабыв о веслах.
Первым всполошился дедушка Филимон:
— Правиться-то кто будет? Эх, ровно дети!
Он кинулся к кормовой бабайке. У второй мгновенно встал Евмен Тихонович. Пока они разглядывали сруб, течением повернуло плот и стало заносить боком. Его выправили, хотя и с трудом.