Энни лежала на спине тяжело дыша, глядя в небо широко раскрытыми глазами. Джек невольно залюбовался ею, думая о том, что никогда не перестанет восхищаться этой женщиной, никогда не перестанет удивляться ей, хотеть ее. Его сердце навсегда принадлежит ей.
– Джек, скажи, это у всех бывает так изумительно? – невинно спросила она, хлопая длинными темными ресницами.
– Нет, так бывает только у тех, кто любит друг друга всем сердцем, ~ ответил Джек, целуя по очереди ее нежные пальчики. – Моя хорошая, нам нужно возвращаться. В деревне осталась Олава, ей теперь не место там. Ее судьба повернулась так, что ей нет жизни в племени. Она не может быть чьей-то женой в деревне, а остаться старой девой для маориек страшный позор. Ее надо забрать отсюда, пока она не впала в отчаяние.
Энни ревниво поджала губы:
– Джек, тебе не кажется, что Олава взрослая девушка и сумеет о себе позаботиться? Конечно, нам следует отвести ее в город, чтобы она не попала в беду по дороге, а потом, я думаю, она найдет себе место горничной или еще что-нибудь…
Джек ласково поцеловал Энни в щеку и сдержанно заметил:
– Дорогая, я обещал Манипу позаботиться об Олаве и сдержу слово. А сейчас нам пора возвращаться, я думаю, воины племени маори уже сварили и съели печень своих врагов, и теперь готовы отправиться в обратный путь.
Энни подняла руку ко рту, почувствовав, как судорога сжимает желудок и поднимается выше. Каннибализм! Как это ужасно! Как она сможет сейчас смотреть в глаза этим людям, общаться с ними, зная, что они ели себе подобных! А Манипу… Он всегда казался Энни таким благородным, возвышенным, неужели он тоже участвует в этом?
Когда Энни и Джек вышли из леса, Манипу и его воины уже собирались в путь. Девушка опустила глаза, стараясь не глядеть по сторонам. Ужасная добыча, спрятанная в седельных сумах, и страшный обряд, который они сейчас совершали, поедая печень английских солдат, отделяли Энни от дикарей. Девушка мечтала сейчас только об одном: оказаться в цивилизованном мире вместе с Джеком и Патриком. Нет, пожалуй, есть еще один момент – Олава. Энни желала ей счастья, хотела, чтобы туземке повезло, но где-нибудь за тридевять земель от Джека. Ладно, все сразу получить невозможно. Энни тихо вздохнула, поглядывая искоса на Джека. Он такой мужественный, такой красивый, такой желанный. Немудрено, что Олава потеряла от него голову. Как она прислуживает ему за обедом: кидается как преданная собака, стоит ему только лишь бросить взгляд на какое-нибудь блюдо.
Ладно, у Энни еще будет время поговорить с Джеком и объяснить ему, что у него будет в жизни только одна женщина, а также потолковать с туземкой и донести до ее сознания, что ухаживать за ее мужем с таким рвением не стоит!
К Энни подъехал Манипу. Девушке было страшно взглянуть на него: мысль о том, что он недавно делал, придавала его облику что-то зловещее.
– Энни, – проникновенно начал он. – Скоро ты покинешь деревню Манипу, мое сердце сжимается при мысли об этом, но женщина не добыча, она должна быть с тем, кого любит. Но эти последние дни позволь мне провести рядом.
Энни грустно улыбнулась и осторожно ответила:
– Конечно, мы будем постоянно видеться в эти два последних дня, что мы проведем в вашем племени.
Манипу помолчал, а потом сдержанно заметил:
– Я думал, вы задержитесь у нас подольше. Но так будет лучше для всех нас. Твоя красота радует мой взор, но ревность терзает сердце Манипу острыми когтями. Но я мужчина и умею переносить боль. Ты любишь моего друга, пусть будет так.
В деревню воины въезжали под громкие вопли своих соплеменников. Их окружили и забросали цветами, как героев. К Джеку с сияющими глазами подбежала Олава. Ее голос звучал как чистый родник:
– Я счастлива, брат мой, что ты вернулся целым и невредимым.
Затем туземка повернулась к Энни и сдержанно добавила:
– Рада видеть тебя в добром здравии, жена моего брата.
К Олаве подбежал Патрик. Энни поразилась перемене, произошедшей в нем. Его зарумянившееся лицо дышало счастьем, глаза светились нежностью. Смущаясь, он сбивчиво поприветствовал туземку:
– Здравствуй, Олава, как приятно видеть старых друзей. Как хорошо, что у тебя все в порядке. У меня теперь тоже. Не думал, что увижу тебя когда-нибудь снова…
Олава слушала молодого человека, опустив свои черные, прямые, как стрелы, ресницы, не отрывая взгляда от земли. Выражение ее лица было непроницаемо, и только порозовевшие щеки свидетельствовали о том, что она слышит Патрика и рада встрече. Затем девушка чуть слышно проговорила:
– Я тоже рада видеть тебя, Патрик. Мы построили временные жилища, я провожу тебя и Джека с Энни, чтобы вы могли отдохнуть перед вечерним праздником.
– А что за праздник, Олава? – спросила Энни, спускаясь с помощью Джека с лошади.
– Наше племя будет благодарить Великого Духа за победу над врагами, – ответила Олава, улыбнувшись Энни.
Туземка шла впереди, ее длинные косы заканчивались у колен, походка была такая плавная, что у Энни от ревности зашлось сердце. Джек не может не замечать такой красоты и прелести! Он пробыл в пути с Олавой слишком много дней и ночей, что же между ними было? Конечно, рядом был Патрик, но, во-первых, он совершенно ослеплен туземкой, а во-вторых, спит по ночам как сурок, и кому как не сестре об этом знать. И что же ей теперь делать? Нет, отныне и навсегда Джек будет смотреть только на нее, на Энни.
Вечером Энни вместе с другими женщинами сидела у большого общего костра. Воины племени исполняли ритуальный танец охоты. Множество барабанов било в унисон. На земле лежала груда боевых копий, охотничьих ножей, луков со стрелами. Каждый абориген, желавший принять участие в танце, надел особые одежды. Первым вокруг костра и груды оружия закружился Манипу, в замшевых штанах, в накидке из медвежьей шкуры, а остальные воины последовали за вождем. Кружась в танце, туземцы по очереди подходили к оружию и выбирали из него то, с чем предпочитали охотиться, и все это сопровождалось неумолкающим пением.
Каждый танцующий при этом изображал то животное, которое хотел убить во время охоты и принести домой. Оленя изображали прыжками и скачками, резко вскидывая голову и оглядываясь по сторонам. Медведя изображали тяжелыми шагами. Каждый перевоплощался в то животное, на которого предпочитал охотиться.
Барабаны били не умолкая, танец становился все более зажигательным. Энни навила глазами сидящего под навесом Джека и, встретившись с ним взглядом, жестами пригласила его отойти в сторону.
Они обнялись, губы слились в горячем поцелуе. Ритмичные удары барабанов доносились до них, рождая неистовое желание. Взявшись за руки, они пошли в хижину, сложенную из веток и покрытую шкурами животных.
Джек быстро снял рубашку, взял Энни за руки и привлек к своей сильной обнаженной груди, чувствуя сквозь ткань ее платья прикосновение твердых сосков.
– Мою любимую одолевают разные мысли? – глухо спросил он. – Ты очень много тревожишься. Сейчас, когда мы вместе и твой брат спасен, ты должна только радоваться.
– Жизнь заставляет меня беспокоиться, – вздохнула Энни. От прикосновения его рук к своей груди она вновь ощутила нарастающий восторг. Закрыв глаза и вздохнув, Энни запрокинула назад голову, и ее шелковистые волосы рассыпались по спине.
– Но когда ты дотрагиваешься до меня, Джек, все мои тревоги исчезают без следа. У тебя такие чудесные сильные руки!
– Время позволяет нам заняться любовью, сейчас все на празднике, – промолвил он сдавленным голосом.
Джек поцеловал ее жарко и страстно. Это были жадные, требовательные поцелуи, и, казалось, что стук барабана, доносившийся с улицы, еще больше распалял страсть мужчины. Он рывком поднял Энни и привлек к себе, сгорая от неистового желания. Он так долго ждал этих мгновений, что теперь не мог насытиться близостью любимой.
– Джек, я так люблю тебя! – воскликнула Энни. – Я так хочу тебя. Прошу тебя… люби меня. Возьми меня прямо сейчас!
Энни дрожала от возбуждения, когда возлюбленный в порыве жаркой страсти припал к губам девушки, лаская ее грудь через мягкую ткань платья. Он чувствовал, как заострились и затвердели ее соски. Губы девушки жадно приоткрылись навстречу его языку. Джек одним стремительным движением снял с девушки платье, наслаждаясь видом ее обнаженного тела, его хрупкой беззащитной красоты.