Выбрать главу

ПЕРВАЯ НОЧЬ СУДА

Ночь с воскресенья на понедельник

Доктор Адлер созвал лагерный военный суд, пригласил представителя Тайной государственной полиции (который, по правде говоря, сам напросился) и открыл судебное заседание по делу старшего по бараку N99.

— Как тебя зовут?

— Спас Спасович.

— Что значит это имя?

— Оно означает Иисус Иисусович.

— А не еврейское ли это имя?

— Когда‑то было еврейское, а теперь христианское.

— Кто ты по национальности и какой веры?

— Я серб православного вероисповедания.

— Образование у тебя университетское?

— Да.

— В какой области науки ты специалист?

— Я богослов и историк.

— Почему же в двух, а не в одной?

— Я считаю, что эти две науки неразделимы, одна без другой не имеет смысла.

— Членом какой политической партии являешься?

— Никакой.

— Почему?

— Потому, что убежден: любая политическая партия обещает больше, чем может дать, и поэтому ведет народ в 3емлю недостижимую.

— Что это за страна такая?

- 3емля недостижимая — это своего рода рай земной для избранного народа, призрачная страна счастья, которую политические вожди всегда обещают народу но, покуда не умрут, никогда не увидят.

— Думаешь ли ты так же и о политических партиях и теориях всей Европы?

— Да, во всей Европе все партии сейчас такие же.

— И о коммунистах? — Конечно.

— И о национал–социализме? — Да.

— Еще раз: ты считаешь, что наша немецкая национал–социалистическая партия ведет немецкий народ в призрачную 3емлю недостижимую, откуда нет возврата?

— Совершенно верно.

— Может, это в тебе говорит ненависть к немцам?

— Если бы я судил немцев по их преступлениями против моего народа, моя ненависть была бы оправданна. Однако я знал и других немцев, поэтому у меня нет ненависти к немецкому народу вообще.

Услышав это, гестаповец стукнул кулаком по столу и воскликнул:

— Господин председатель, расстреляйте его немедленно и не теряйте время! Доктор Адлер дотронулся до его руки и спокойно сказал:

— Будьте терпеливы, у нас в распоряжении целых семь дней. Он, как старший по бараку, должен отвечать больше всех, поэтому мы должны задержаться на нем дольше других. — Потом он повернулся к узнику и довольно резко сказал: — Полегче, Спасович, думай, что говоришь. Голова твоя на ниточке висит.

— Нет, господин полковник. Я вижу, что моя голова не на ниточке висит, а я держу ее, отсеченную, в своих руках, как святой Иоанн на иконе.

Перекрестный допрос был продолжен. Первый судья: Для Сербии война закончилась в 1941 году, почему же ты сразу же не сдался, но, как бунтовщик, подался в горы?

Спас Война и сегодня не закончена. А я и в регулярной армии, как офицер, и в горах, как «бунтовщик», как вы меня называете, был одним и тем же — сербским солдатом против немецких солдат.

Первый судья: Кто заставил тебя уйти в горы?

Спас: Немцы. Гестаповец: Как это?

Спас: А вот как. В сорок первом я видел, как немцы расстреляли три тысячи невинных сербов за 30 немцев, которых патриоты генерала Драже Михайловича убили в стычке на дороге Крагуевац — Горни Милановац. Я содрогнулся от такой бесчеловечности и ушел в горы, чтобы, живя со зверями, защищать свой народ и погибнуть в честной борьбе за Честной Крест. Я поступил по примеру моих крестоносных предков, из которых один говорил княгине Милице: «Мы идем с братьями на поле Косово за крест честной погибнуть».

Второй судья: А разве наш Вождь не пошел на Россию в крестовый поход против безбожников?

Спас: Да, пошел, но не во имя Честного Креста, а во имя свастики — сломанного нехристианского креста, который этически стоит даже ниже, чем полумесяц. Из‑за этого никто в Европе не отозвался на его призыв отправиться в так называемый «крестовый поход».

— Это неправда! — крикнул гестаповец и со всей силы грохнул кулаком по столу. — Это ложь, что никто не отозвался. Многие отозвались.

Спас: Никто не отозвался по совести и доброй воле, но присоединились или из страха, или с расчетом на материальную выгоду. Поэтому те, что отозвались, были скорее обузой для немецкой армии, чем помощниками. Разве не так? — Правильно! — решился воскликнуть один из нижних чинов.

Гестаповец посмотрел на него убийственным взглядом, и тот испуганно опустил голову и проглотил язык.

Последовало много других вопросов, после чего явился один из следователей, который делал обыск в бараке №99, и показал связку листов бумаги.

— Эту рукопись, господа, я нашел в соломенном тюфяке капитана Спасовича. Кладу ее на всеобщее обозрение. Написана сербской кириллицей, но так непонятно и сокращенно, что никто из наших переводчиков не смог прочитать. Будто зашифровано.