Выбрать главу

Однако, как только штурман закончил свой доклад отрицанием такого рода возможности, Билькинс рванулся в койке. Мозг пронизала мысль, помимо воли вылившаяся в крик:

— Зуль?

Глаза штурмана широко раскрылись, он испуганно оглянулся, хотя за ним никого не было. Потер лоб ладонью. Не сказав ни слова, выбежал вон.

Через открытую дверь каюты Билькинс слышал поднявшуюся по судну беготню.

Возбужденные голоса команды, шарканье суетливо бегающих ног, стук и хлопанье дверей были для Билькинса более ясным ответом, чем тот, что через несколько минут пытался выдавить сквозь беззвучно шевелящиеся губы бледный штурман.

— Я так и знал, Кроппс… Почему люди так подлы? Хотя вам едва ли приходилось задумываться над такими вещами. Но вы не горюйте, это к лучшему. Иначе вы, так же как и я, уже пять минут тому назад пришли бы к выводу, что Зуль должен был, понимаете, Кроппс, должен был совершить эту подлость. Весьма возможно даже, что, когда он приносил в жертву своему спасению всех нас, это казалось ему своего рода подвигом. Вероятно, он думал при этом, что для его страны неизмеримо важны те эфемерные тонны угля, которые он рассчитывает получить из не менее эфемерных копей Земли Недоступности. Во всяком случае гораздо важнее, чем для нашего почтенного отечества жизнь нескольких отчаянных молодцов… Что вы мотаете головой, Кроппс? У вас в черепе не укладываются такие вещи? Да, это вам не астрономия, дорогой мой… Но, впрочем, давайте–ка оставим это. Скажите мне лучше — почему до сих пор не спустили водолаза, чтобы исследовать повреждение главного люка?

— В пневматическом колоколе появился большой перекос у самого основания, и не представляется воз…

— Ладно, все понятно… Значит, мы закупорены в этой коробке, как сардинки… А как вы думаете, Кроппс, можем мы спокойно начать погружение? Пожалуй, ведь нам ничего другого не остается.

— Да, или погружаться, или взламывать люк, но… тогда мы не сможем уже его задраить в случае погружения.

— Давайте рискнем, старина. Тем более, что по вашей кислой физиономии можно с достаточной уверенностью сказать, что выбора у нас все равно нет.

Кроппс судорожно мял в кулаке фуражку, глядя через голову капитана. Видя нерешительность штурмана, Билькинс привстал, закусив от боли губу. Он тряхнул штурмана за плечо:

— Бросьте раздумье, Кроппс, не впервой… Что мы с вами по существу теряем?

Штурман мотнул головой и, напялив фуражку, выбежал из каюты.

Билькинс устало откинулся на койке. Голова кружилась от слабости. Горячий туман полусознания бередила мысль: «А если насосы не действуют… если не удастся потом продуть цистерны… Ведь даже нет возможности проверить… Не лучше ли сперва попробовать исправность механизмов?»

Билькинс потянулся к звонку. Но рука его повисла в воздухе. Железная палуба уже глухо резонировала, отдаваясь звоном воды, врывающейся в цистерны.

2. ВСЕРЬЕЗ И НАДОЛГО

Михайло перестал хохотать и бросился на выручку Илье, окончательно запутавшемуся в ремнях и цепочках, служивших привязью для собак. Вылка катался по палубе вместе с воющими, лязгающими в звонкую пустоту собаками. Иногда в оскаленный зев пастей попадали мохнатые ляжки и бока соседних собак или полы вылкиной малицы. Укушенные псы отвечали визгом и в свою очередь зло лязгали зубами. Полы вылкиной малицы рябели вывернутыми наружу сквозь продранные прорехи клочьями грязного меха.

Наконец Вылка поднялся на ноги. Ежась, потер расшибленную голову. Но тут же его снова свалило с ног сильным размахом–дирижабля. Илья сгреб широко распахнутыми руками воздух и, падая, проехался ладонью по оскаленным клыкам. Из вскрытой, как гвоздем, ладони обильно стекала по пальцам кровь. Высасывая рану, Вылка озлобленно раскидывал ногой обезумевших от качки, совершенно перепутавшихся в привязи, свалявшихся в одну неразделимую кучу псов. Бил до тех пор, пока не заболели пальцы ноги. Тогда, отдуваясь, заклинился между двух решетчатых алюминиевых балок.

Самоедину было не по себе. Размеренная глубокая качка воздушного корабля была совсем непохожа на то, что Илье доводилось испытывать на карбасе во время промысловых походов. Дирижабль долгими, глубокими взмахами проваливался в пропасти, увлекая за, собой судорожно вцепившегося в холодный алюминий Вылку. При этом содержимое вылкиного желудка явно отставало от пищевода в его стремительном движении вниз. Пища поднималась к самому горлу, грозя вот–вот быть вытолкнутой наружу. Вылке еще никогда не приходилось переживать подобного состояния. Он с ужасом хватался за горло, желая удержать выскакивающие кишки.

Вылка умоляюще поглядел на Михайлу.

— Михайла… сярку давай… помирать буду… — выдавил он из себя между двумя приступами болезни.

Михайло сунул Илье флягу.

— Смотри не набодайся, председатель, хуже будет.

Держась за балку, постоял над качающимся Вылкой и пошел к кубрику.

Маленькие круглые иллюминаторы были сплошь залеплены снегом. Михайло откинул стекло. Хлестнуло крутящейся струей мокрого снега. Залепило глаза. Большие хлопья, налипая на мятущуюся бороду, таяли. Стекали на грудь малицы и неприлипающими шариками катились по засаленной замше.

Михайло покрутил головой в иллюминаторе. Попытался вглядеться в то, что делается под кораблем, но сквозь щели сомкнутых век не увидел ничего, кроме такой же мятущейся свистопляски снежных смерчей.

— Это всерьез и надолго, — буркнул Михайло, захлопывая иллюминатор.

По кубрику пронеслась резкая трель звонка. Плотно втиснутые в койки бледные люди вскакивали и, хватаясь за стенки и поручни, поспешно топали по металлическому настилу коридора.

3. БИЛЬКИНС И МАЙКЛ АРЕСТУЮТ ДРУГ ДРУГА

Билькинс все еще был болен. Не только трудно было двигаться, но даже, когда ему приходилось немного напрячь мысли, в голове начинало гудеть. Стучало в висках.

И все–таки оставаться в койке еще и третьи сутки не было никакой возможности. Происходило самое скверное, что может случиться на корабле в море - команда перестала верить командиру и перестала полагаться на судно. Даже старший штурман — испытанный старый подводник — и тот отводит глаза на все доводы и увещания Билькинса, настойчиво твердящего одно и то же — к северу, только к северу.

Kpoппс передает Билькинсу все разговоры, происходящие в кубриках и в кают–компании. А разговоры неутешительны — люди не хотят больше севера. Никто не верит тому, что судну удастся благополучно выбраться из похода, если сейчас же не повернуть на юг.

Билькинсу так трудно думать. Каждая мысль вызывает боль в голове и звон в ушах. Однако думать надо. Нет ничего хуже, нежели разлад между людьми и капитаном в таком плавании.

«Неужели я должен вернуть доверие команды ценой отказа от того, над чем мы уже потеряли столько времени и сил?» Мысли доходили до этого места и останавливались. Билькинс все никак не мог заставить себя перескочить через этот барьер — не мог он вплотную подумать над тем, куда итти. В дилемме — север или юг — все было так ясно, так давно и детально решено, что теперь передумывать все сначала больной головой было не под силу.