Антоний так и не смог уснуть, перебирая в голове варианты развития дальнейших событий. В итоге победил план вернуться и прикинуться, что знать ничего не знает о побеге. Он уехал незадолго до случившегося с проституткой на машине Ханса. Поразвлекался пару дней, убил девку, разбил машину и вернулся голый и злой. А что там происходило, он и знать не знал.
А если он все-таки почует, что Флоренц задумал сдать его, то... уже тогда будет решать, что делать дальше. Можно было подкупить, убедить встать на свою сторону... В крайнем случае, окончательно утопить Аду и предложить ему ее место. Отчего нет? Главное только, чтобы Шип не вспомнил о том, что тоже когда-то был влюблен в эту блондинистую сучку.
Остов особняка Марьяна и Катаржины Борх напоминал обугленный скелет дракона. Уцелевшие стропила с остатками крыши торчали, как сломанные крылья. Антоний бы посмеялся над проснувшимся в нем поэтом и сказочником — надо же, дракона в обгорелом доме увидел — но было не до того. Вначале он подумал, что ошибся местом. Даже прошелся немного по округе, выискивая нужное здание: два этажа, бледно-голубые стены, белые колонны у входа, кованая ограда и сад из вечнозеленых кустиков и деревьев с круглыми, пожелтевшими кронами. Набродившись вдоволь, он вернулся на пожарище и сел прямо в золу.
Пожар случился такой силы, что даже от деревьев остались одни обугленные пни. Черное пятно сгоревшей травы расползлось далеко за ограду. Пострадал от пожара еще один соседний дом, у которого сгорели и обрушились стена с крышей. Гарью воняло на пол-Варшавы, Антоний почувствовал ее запах еще по возвращении в город, но даже представить себе не мог, что сгорел именно их штаб.
Когда ему надоело сидеть и бессмысленно таращиться на пожарище, Антоний запоздало вспомнил, что в городе оставался еще один штаб Ордена, который предназначался для недавно прибывших солдат, отряхнул от сажи хвост и задницу и направился в те края.
Этот штаб располагался в брошенной еврейской школе при синагоге в другом конце города. Синагогу немцы и им симпатизирующие обрисовали шестиконечными звездами, опаскудили немецкими ругательствами и вынесли все ценности, а вот ключи от школы торжественно передали Аде. Антоний тогда хотел припрятать семиконечный жидовский подсвечник, но потом передумал. Больно громоздким и неудобным он оказался.
В этом штабе было совсем неуютно. Антоний почувствовал это задолго до того, как подошел к нему. От неприятного холодка вставала дыбом шерсть по всему телу. Даже оскверненная, синагога не потеряла всей своей благодатной силы. Из-за этого он побывал во втором штабе всего раз — познакомился со всеми, осмотрелся и сбежал как можно дальше.
Сейчас она выглядела еще хуже, да вдобавок воняла мочой и испражнениями. Ругательств на стенах стало еще больше, а целых стекол — меньше. Антоний обошел синагогу по широкой дуге, отводя взгляд.
На лестнице школы сидел Шип. Скукожившись и зажав ладони между колен, Флоренц смотрел на ступеньки. Он сидел, как истукан, лишь красные глаза вспыхивали и гасли, когда он моргал. Шляпа его делась незнамо куда, как и парик, поэтому Шип сейчас некстати напоминал Антонию больного ежа. Отчего-то это сравнение в тот момент не показалось ему смешным. Когда-то он уже видел Шипа таким...
Когда-то давно, еще во времена муштры.
Да, Антоний ясно вспомнил этот отсутствующий вид. Тогда, в ту ночь, Псоглавый решил основательно взяться за Флоренца Куглера и подобрать ему такое испытание, которое ясно показало бы, что для него важнее — Орден или личные интересы.
Это было основой муштры — поручать кандидатам на членство в Ордене самые кошмарные или унизительные задания, чтобы проверить их готовность подчиняться приказам. Этим занимались Псоглавый с Лилией. Когда кандидат проваливался или отказывался выполнять приказ, Псоглавый соображал ему максимально жестокую и болезненную казнь. Логика была проста: Орден искал идеальных солдат. Все прочие были мусором, который ничего не стоил. Антоний, впрочем, любил, когда кто-то проваливался, потому что казни проводились публично. Еще больше он любил местный тотализатор, где ставили на то, кто и как провалится следующим. На него никогда не ставили, а вот на Флоренца Куглера — постоянно, потому что все приказы он исполнял с таким видом, будто сейчас заплачет. Но после того испытания перестали... В тот раз Псоглавый приволок какую-то хнычущую девчонку лет десяти, приказал Шипу взять ее силой на глазах у половины лагеря, а потом убить любым способом, которым пожелает. Приказ поначалу показался Антонию глупым, ведь для многих солдат подобное стало бы желанной забавой, но потом, по реакции Шипа, он понял, что Псоглавый попал в яблочко.
Уже позже, когда Флоренц с таким же, как сейчас, отсутствующим видом, вот так же скукожившись, сидел у тела убитой девочки, Антоний вдруг решил, что дело было не в самом действе, но и в том, какую именно жертву выбрали Псоглавый с Лилией. Почему именно девочка такого возраста? Почему такая некрасивая, бледная и так до боли похожая на самого Шипа? Тогда Антоний решил, что жертва должна была напомнить Флоренцу кого-то конкретного — сестру или, может, дочь — и хотел невзначай расспросить, когда он отойдет, но так и не решился.
Как и не решался принять человеческий облик, открыть ворота и подойти к Шипу сейчас.
Антония пробрало какое-то нехорошее чувство. Неужели при пожаре кто-то погиб? Может быть, он случился днем? Флоренц поднял голову и встретился с ним отсутствующим взглядом. Его лицо немного прояснилось. Молох встал со ступенек и отворил ворота:
— Проходи, Шастель.
Антоний растерял остатки решимости. Траурный вид Флоренца сбивал его с толку и нервировал, но продолжать топтаться у ворот было совсем уж глупо.
— Что стряслось? Что за физиономия? — проворчал он, прикрываясь ладонями. — Ты что на любимого котенка сел?
Ответом на шутку было все то же каменное выражение лица.
— Ты оказался прав, — сухо ответил Флоренц.
— Прав в чем?
— В том, что Ада навлекла на нас всех беду.
Антоний поморщился. По спине волнами ходил стылый холод, то ли от того, что он был раздет, то ли от близости синагоги.
— Во-первых, мне надо одеться. Во-вторых, раз у тебя какие-то скверные новости, дай сначала закурить.
Флоренц кивнул и указал пальцем на дверь с торца здания школы.
— Пойдем найдем тебе одежду, и я все расскажу. Скоро сюда приедет Хильда... Лучше бы тебе узнать подробности до того, как она начнет тебя допрашивать.
— Хильда... Гауф? — у Антония сердце провалилось в пятки. Это конец. Он мог бы прямо сейчас вырыть себе могилку. Хильда была левой рукой Азур. Если она прется сюда, то дело дрянь.
Хильда Гауф сидела напротив него и перечитывала записи в толстой тетради. Комнатушка для дознаний смердела кисляком и крысами. Окна были забиты досками. На столе горели 3 свечи в чугунном подсвечнике, отбрасывая на лицо девушки резкую тень.
Антоний поерзал на стуле, а потом замер, боясь даже шевельнуться. У него было целых два дня до ее приезда, за которые он успел отмыться, одеться и выслушать несколько версий случившегося.
Самая глупая была та, что особняк взорвался из-за забытого Борхами аппарата для варки сивухи. Ее придумал идиот по имени Ансельм, которому посчастливилось в ту ночь искать жида в Люблине c четырьмя другими венгерскими солдатами.
Самой популярной была идея, что штаб подожгли поляки, желая отомстить якобы расквартированным там немецким солдатам. Откуда пошел такой слух, Антоний не знал, но молохи, жившие в школе, считали его самым вероятным из всех.
Шип же был свято уверен, что это дело рук молохов Совета. Едва они с Адой отъехали от Варшавы, как кто-то из штаба передал по зашифрованной радиочастоте Ордена сигнал SOS. Когда же они поспешили на помощь, Ада приказала Флоренцу остановить машину в квартале от штаба и остаться там ее стеречь. Сложив эти факты с опасениями Антония, он решил, что на штаб напали Медведь и его подчиненные.