Через некоторое время мудрый царь передумал, или умер, возможно и то и другое, и школы были закрыты, а еврейские мальчики снова стали спокойно изучать свои книги на иврите, и носили талит* у всех на виду, и никогда не оскверняли уста свои ни единым русским словом.
А затем передумали евреи, некоторые из них. Они захотели отправить своих детей в школу изучать историю и науку, потому что обнаружили, что и в этих дисциплинах есть добро, как и в Священном Законе. Этих людей называли прогрессивными, но у них не было возможности прогрессировать. Все цари, вступавшие отныне на престол, упорно отстаивали старое представление о том, что ни одна дверь не должна быть открыта для еврея – ни дверь за пределы Черты, ни дверь из их средневековья.
Глава II. Дети Закона
Когда я сейчас оглядываюсь назад, я вижу, что за стеной полицейского надзора, воздвигнутой вокруг места моего рождения, была ещё одна стена, более высокая, прочная и неприступная. Это та стена, которую царь со всеми своими прислужниками не мог поколебать, священники со своими орудиями пыток не могли пробить, толпа со своими подстрекателями не могла уничтожить. Эта стена внутри стены – религиозная целостность евреев, крепость, воздвигнутая узниками Черты наперекор их тюремщикам; оплот, возведённый на руинах их разграбленных домов, и укрепленный кровью их убитых детей.
Преследуемый со всех сторон, ощущающий бесплодность любых своих усилий, ограниченный узкими рамками, почти потерявший человеческий облик русский еврей обратился к тому единственному, что никогда не подводило его – к традиционной вере в Бога. Изучение Торы излечило все его раны, точное соблюдение традиционных обрядов стало выражением его духовных устремлений, а мечтая о восстановлении Палестины, он забывал о мире вокруг. Какое нам было дело в Шаббат или в праздник, когда наша жизнь была сосредоточена в синагоге, до того, какой царь сидел на троне, и какие злые советники шептали ему на ухо? Их волновали доходы, политика и всякие эфемерные пустяки, в то время как мы были полны решимости возобновить наш древний завет с Богом, чтобы Его обетование миру исполнилось, и на Земле воцарилась Божья справедливость.
В пятницу днем магазины и базары закрывались рано. Стихал гул торговли, оседала пыль тревог, и покой Шаббата разливался по тихим улочкам. Окна даже самой жалкой лачуги лучились священным светом, чтобы путник, идущий во тьме, увидел Дух Божий, снизошедший на скромный кров.
Озабоченность, страх и притворство спадали с каждого лица, как маска. В глазах стояли слёзы и мерцал огонёк сокровенной радости. Над каждой головой, склонившейся над священным писанием, сиял ореол Божьего присутствия.
Не только по праздникам, но и в будни мы жили по Закону, который был нам дарован через нашего учителя Моисея. Как питаться, как мыться, как работать – всё было записано для нас, и мы стремились исполнять Закон. Изучение Торы было самым почитаемым из всех занятий, и те, кто занимался им, были самыми уважаемыми из всех людей.
Я не могу вспомнить того времени, когда я была слишком мала, чтобы знать, что Бог сотворил этот мир, и назначил учителей, чтобы они говорили людям, как в нём жить. Сначала пришел Моисей, за ним великие раввины*, и, наконец, рав* из Полоцка, который целый день читал священные книги, чтобы рассказать мне, моим родителям и друзьям, что делать, когда у нас возникали сомнения. Если моя мать, разрезав курицу, обнаруживала, что с ней что-то не так – какая-то травма или отметина, которой быть не должно – она отправляла служанку с курицей к раву, а я шла вместе с ней и видела, как рав заглядывает в свои большие книги, и что бы он ни решил, он был прав. Если он называл курицу «терефой», я не должна была её есть даже если пришлось бы голодать. Рав знал обо всем: о путешествиях, о ведении торговли, о женитьбе, о том, как очистить посуду для Песаха. Другим великим учителем был даян*, который выслушивал в религиозном суде жалобы и улаживал споры по Закону, чтобы не пришлось обращаться в суды гоев. У гоев всё было фальшивым – судьи, свидетели и всё остальное. Они всегда благоволили к богачу в ущерб бедняку, к христианину в ущерб еврею. Даян всегда выносил справедливый приговор. Нохем Рабинович, самый богатый человек в Полоцке, смог бы выиграть дело против служанки, только если бы был прав.