— Которая ж из них хромая?
— Ружа — та, что слева, рыжая.
— Вчера она была в моей лавке, перерыла все как есть, ничего не купила и ушла, зато у меня было время ее рассмотреть, она совсем дурнушка, — сказала пани Стефания.
— Да нет же, она красавица, она ангел, да не один ангел, она четырнадцать, пятнадцать ангелов сразу, — стал выкрикивать Мориц, передразнивая старика Шаю.
— До свиданья, милые дамы! Пошли, Мориц, с дамами останется пан Горн.
— Может быть, зайдете к нам на чай после театра? — обратилась ко всем сиреневая, глядя на Боровецкого.
— Премного благодарен, завтра могу зайти, а сегодня никак.
— Вы что, приглашены к Мюллеру? — с некоторым ехидством спросила сиреневая.
— Нет, иду в «Гранд-Отель». Сегодня суббота, приезжает, как обычно, Куровский, и мне с ним надо обсудить чрезвычайно важные дела.
— Так поговорите с ним в театре, он же должен быть здесь.
— Да он в театр не ходит. Разве вы его не знаете?
И Боровецкий, откланявшись, вышел из ложи, пани Стефания проводила его каким-то странным взглядом.
Представление уже давно началось, и Боровецкий, пройдя к своему месту, сел, но слушать ему не дали, вокруг стоял гул от таинственного перешептывания.
Все были удивлены тем, что во время представления вызвали из ложи Кнолля, зятя Бухольца, который сидел там один, как раз напротив ложи Цукера, а потом из зала потихоньку вышел Гросглик, крупнейший лодзинский банкир.
Ему принесли телеграмму, с которой он поспешил к Шае.
Все эти подробности сообщались шепотом и с быстротой молнии распространялись по залу, пробуждая смутную, неосознанную тревогу у представителей различных фирм.
— Что случилось? — спрашивали они друг у друга и не находили ответа.
Женщины были увлечены спектаклем, но большинство мужчин в партере и в ложах беспокойно следили за поведением лодзинских королей и корольков.
Мендельсон сидел сгорбившись, сдвинув очки на лоб, и время от времени величественным жестом поглаживал свою бороду, — казалось, он был совершенно поглощен представлением.
Кнолль, всемогущий Кнолль, зять и преемник Бухольца, возвратился и тоже внимательно смотрел пьесу.
Мюллер, вероятно, и впрямь ничего не знал — он хохотал во все горло над доносившимися со сцены остротами, хохотал так искренне, что Мада то и дело шептала ему:
— Папа, ну нельзя же так.
— А я заплатил, вот и веселюсь, — возражал он и действительно веселился на славу.
Цукер исчез, и Люция сидела в ложе одна и опять не сводила глаз с Боровецкого.
Магнаты помельче и представители таких фирм, как Энде-Грюншпан, Волькман, Баувецель, Биберштейн, Пинчовский, Прусак, Стойовский, все тревожней ерзали в своих креслах, сообщения передавались шепотом из ряда в ряд, ежеминутно кто-нибудь выходил и уже не возвращался.
Встревоженные взгляды рыскали по залу, на устах застыли вопросы, всеобщее беспокойство усиливалось.
Никто не мог объяснить, в чем его причина, но все были убеждены, что случилось что-то очень важное.
Постепенно опасения проникли даже в души тех, кому нечего было бояться дурных вестей.
Просто все ощутили колебания почвы города Лодзи, в последнее время подверженного все более частым катаклизмам.
Только галерка ничего не чувствовала, развлекалась от души, веселилась всласть, хохотала, хлопала, кричала «браво!».
Оттуда, сверху, смех налетал как бы волнами и гулким каскадом звуков рассыпался над партером и ложами, над всеми этими головами и сердцами, внезапно объятыми тревогой, обрушивался на эти миллионы, расположившиеся на бархате, сверкающие брильянтами, чванящиеся своей властью и величием.
Из всех лож только в ложе знакомых Боровецкому дам искренне развлекались и весело хлопали в ладоши.
Посреди этого волнующегося моря кое-где образовались как бы неподвижные рифы — то были сидевшие спокойно и глядевшие на сцену семьи, по преимуществу польские, которых ничто не могло встревожить, ибо им нечего было терять.
— Это хлопок, — шепнул Боровецкому Леон. — С мотрите, шерсть и другие сидят как ни в чем не бывало, им только интересно знать, в чем дело. Уж я-то разбираюсь.
— Фрумкин в Белостоке, Лихачев в Ростове, Алпасов в Одессе — банкроты! — бросил Мориц, откуда-то узнавший эти новости.
Все трое были оптовые торговцы, из самых крупных лодзинских клиентов.
— Сколько у Лодзи вложено? — спросил Боровецкий.