Откинувшись на высокую спинку кресла, она уставилась прямо перед собой тупым, погасшим взором. Новость не ошеломила неожиданностью, не затмила рассудок, а, медленно расходясь волнами, обожгла сердце. И только нервная дрожь, которую она изо всех сил старалась унять, выдавала ее волнение.
— Анка, не сердись, что принесла тебе недобрую весть. Скорей всего, это просто сплетни. Но я почла своим долгом сказать тебе об этом… Объяснись с Каролем. Ведь подобные сплетни способны погубить самую преданную любовь… Обвенчайтесь поскорей. Тогда у ваших недоброжелателей не будет повода для пересудов. Пожалуйста, не сердись, я не могла поступить иначе.
— Тетя, я вам очень… очень признательна… — Анка поцеловала ей руку.
— И не огорчайся. Ничего страшного не произошло. Это кто-то умышленно распускает сплетни. Ведь у Кароля есть враги, к тому же многие женщины были в него влюблены, имели на него виды, и не удивительно, что теперь они мстят ему. Впрочем, чужое счастье всегда вызывает зависть. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи! — Анка проводила Высоцкую до дверей.
— Хочешь, я поговорю с Каролем?
— Нет, спасибо, я сама… Тетя, подождите минутку, я только возьму накидку и дойду с вами до Травинских.
Они шли молча. Высоцкая безуспешно старалась поддерживать разговор, но Анка не отвечала, словно не слышала, все болезненнее переживая неожиданное известие.
Чтобы попасть кратчайшим путем к Травинским, нужно было пересечь сад и фабричный двор, но поскольку по воскресеньям на фабрике Боровецкого работы не велись, пришлось идти по улице мимо нового особняка Мюллеров и старого дома, где они продолжали жить.
У Мюллеров горел свет, и в открытые окна, почти на уровне тротуара, сквозь щели в неплотно задернутых занавесках видна была внутренность комнаты.
Анка шла мимо, не поднимая глаз, но Высоцкая приостановилась и потянула ее за руку.
В гостиной собралось семейство Мюллеров, и среди них Анка увидела Кароля.
Мада, наклонясь к нему, что-то рассказывала и смеялась, а он внимательно слушал.
При виде этой сцены Анка попятилась и, не говоря ни слова, вернулась домой.
Она даже не плакала, не отчаивалась, — такой сильный удар был нанесен ее самолюбию и чувству собственного достоинства.
Назавтра после обеда Кароль стал оправдываться, почему не пришел накануне вечером.
— Зачем вы оправдываетесь? — с холодным высокомерием перебила она. — Вам приятней бывать у Мюллеров, вот вы и провели там вечер.
— Я отказываюсь вас понимать.
— А вы когда-нибудь пытались?
— К чему этот тон?
— Вы хотите, чтобы я вообще с вами не разговаривала?
— Это вы вынуждаете меня к этому.
— Я, которая по целым дням жду от вас хотя бы словечка?! — с горечью сказала Анка, но отчужденное, злое лицо Кароля заставило ее пожалеть о невольно вырвавшихся словах.
— Я завтра еду в Куров, — берясь за шляпу, невозмутимо сказал он. — Вид у него был скучающий и недовольный, и он даже не пытался этого скрыть. — Может, у вас есть там какое-нибудь дело?
— И даже не одно.
— Я охотно улажу их.
— Благодарю. Мы с отцом через несколько дней поедем туда, и я сама все сделаю.
Он откланялся и вышел, но вернулся из сада, движимый желанием загладить свою вину и помириться с невестой.
Анка сидела на прежнем месте, глядя в окно, и когда он вошел, вскинула на него глаза.
— Анка, за что ты на меня сердишься? Почему в Курове ты относилась ко мне иначе? Что с тобой? Если я огорчил тебя, сделал что-нибудь не так, прости меня, пожалуйста. — Он сказал это тихо и так проникновенно, что сам поверил в свою искренность, и с чувством продолжал: У меня столько хлопот, неприятностей! И, возможно, я бывал с тобой резок, но, поверь, я делал это неумышленно. Ведь не думаешь же ты, будто я намеренно хотел тебя обидеть. Анка, прошу тебя, скажи, что ты меня прощаешь. Неужели я тебе совсем безразличен?
Он наклонился над ней и заглянул в глаза, но она закрыла их, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. От его тихого, ласкового голоса на нее повеяло забытым теплом, он разбередил старые раны, воскресил затаенные обиды и неутолимую жажду любви, наполнив глаза слезами, а сердце — безмерной горечью, но она молчала, боясь, что выдаст себя и с рыданием бросится ему на шею. И не проронив ни слова, она сидела с отчужденным видом: гордость не позволяла ей обнаружить свои чувства — безмерную любовь и страстное желание верить ему.
Не дождавшись ответа и глубоко этим уязвленный, Боровецкий ушел.
Анка долго плакала потом, коря себя за безвозвратно упущенное счастье.