Проходили дни, недели, и со стороны казалось, что между ними ничего не произошло.
Они, как и раньше, приветливо здоровались, прощались, иногда даже доверительно разговаривали, но в их отношениях не было прежней сердечности, открытости, не чувствовалось прежней заботы друг о друге.
Анка старалась быть доброй, любящей невестой, но с ужасом убеждалась, что ей это не удается, и любовь к Каролю постепенно угасает.
Предостережение Высоцкой не шло из головы, его подтверждали и слова Кароля, оброненные в разное время, и теперь, задумываясь над ними, она начинала понимать их скрытый смысл.
К тому же и намеки посторонних не позволяли забыть об этом. То у Макса вырвется невзначай что-нибудь такое, то у Морица; последний не без тайного удовольствия рассказывал в подробностях о замыслах Кароля и прозрачно намекал на трудности, препятствующие их осуществлению.
Раньше она не придавала бы этому значения, но теперь в недомолвках и полунамеках научилась улавливать правду, такую горькую и оскорбительную для себя, что если бы не пан Адам, давно уехала бы из Лодзи.
Но порой страшный, сдавленный крик умирающей любви надрывал сердце, которое несмотря ни на что не переставало любить и не могло покориться уготованной участи.
Внешне все как будто оставалось по-прежнему, но они все больше отдалялись друг от друга.
Каролю, занятому на стройке, которая подходила к концу, недосуг было уделять внимание невесте. Но тем не менее он замечал: Анка становилась все печальней, и в ее обращении с ним проскальзывали холодок и безразличие.
Он решил отложить объяснение с невестой до окончания строительства, а тем временем, поскольку дома ему было плохо, часто проводил время у Мюллеров и чаще, чем раньше, виделся с Люцией.
XVI
— «Первого октября открылась ситцевая мануфактура фирмы Боровецкий и К0. Подписывать обязательства уполномочены К. Боровецкий и М. Вельт», — вполголоса прочел Кароль торговый циркуляр и передал его Яскульскому, сказав: — Немедленно разошлите в газеты, а завтра — торговым фирмам: адреса вам укажет пан Мориц.
Он вышел на фабричный двор; там еще громоздились кучи строительного мусора, лежали части машин и хотя официально было объявлено об открытии фабрики, фактически работала только прядильня, а остальные цеха спешно доканчивали.
По разным причинам Кароль не хотел и не мог ждать завершения строительства и на сегодня назначил освящение фабрики и пуск прядильни.
Кароль был взволнован и как-то особенно возбужден. Долго наблюдал он за пробным пуском станков. Охрипший от крика, усталый и грязный Макс носился по всему цеху, собственноручно останавливал станки, что-то поправлял и снова пускал их, пристально глядя на жужжащие веретена и пробные нити.
— Макс, бросай все, уже гости съезжаются.
— А ксендз Шимон приехал?
— Приехал вместе с Зайончковским, и уже справлялись о тебе.
— Через час приду.
Не без удовольствия смотрел Кароль, как рабочие под руководством Яскульского украшали еловыми гирляндами вход и окна главного корпуса.
Другая партия рабочих убирала двор, устанавливала в еще не достроенном складе длинные, обитые перкалем столы, — здесь предполагалось устроить завтрак для строителей и фабричных рабочих.
Дома спешно приготовляли изысканное угощение для приглашенных на сегодняшнее торжество друзей и знакомых фабрикантов.
А Кароль бродил по двору и цехам, испытывая странный упадок сил и нечто вроде сожаления оттого, что этот этап уже пройден и надо приступать к следующему, — еще более трудному. С теплым чувством оглядывал он станки и помещения, словно сросся с ними душой.
Сколько долгих месяцев и бессонных ночей, каких невероятных усилий и нервного напряжения стоило ему его детище! Оно зачиналось, росло на глазах благодаря его воле, и частичка его самого, его плоти и крови, была заключена в этих красных стенах, в причудливо изогнутых чудовищах-машинах, которые замерли на полу, готовые по его мановению прийти в движение; неживые, они были исполнены скрытой кипучей энергии.
И ему было не до Давида Гальперна, а тот, больной, незваный, притащился на фабрику, чтобы пожелать ему удачи. С непритворной радостью осматривая цеха, он всем интересовался и повторял, обращаясь к Максу:
— Я счастлив, пан Баум! Просто счастлив! Ведь нашей Лодзи прибыла еще одна фабрика!
— Не морочьте мне голову! — огрызнулся Макс.
Но Давид Гальперн не обиделся и продолжал осматривать фабрику, а во время церемонии освящения стоял в сторонке с непокрытой головой, с восхищением поглядывая на фабрикантов, людскую толпу и на этот новый источник обогащения.