Не принимал участия в общем веселье также и Макс Баум, сидевший рядом с отцом. Старик принял приглашение и явился на торжество, пугая всех своим угрюмым исхудалым и словно покрытым могильной плесенью лицом. Он потягивал вино, молча оглядывал собравшихся, но когда к нему обращались, отвечал вполне осмысленно и все посматривал на новые красные фабричные трубы.
В маленькой комнатке с окнами на улицу ксендз Шимон, пан Адам и Зайончковский играли в преферанс, четвертым партнером был Куровский. Все, кроме него, по старой памяти азартно спорили, а он после сдачи карт всякий раз незаметно исчезал и, отыскав Анку и обменявшись с ней несколькими словами, возвращался обратно. И проходя мимо пьяного Кесслера, отпускал шуточки по его адресу. Играл он плохо, часто ошибался и портил остальным игру, за что должен был выслушивать упреки пана Адама и возмущенные крики Зайончковского; только ксендз Шимон, казалось, получал от этого удовольствие.
— Отменно, сударь, отменно! — весело восклицал он, колотя чубуком по сутане. — Задали вы Зайчику перцу, теперь он это попомнит. Ха-ха-ха! Чтобы сесть без трех, надо не Зайончковским быть, а Барановским. Ха-ха-ха!
— Да разве я виноват в этом?! — взревел шляхтич, ударяя кулаком по столу. — Посадили играть с неумехой. Он, похоже, и карт-то никогда в руках не держал! Мой ход! Семь треф!
Начали новую пульку и больше уже не пререкались. Только пан Адам, когда карта шла ему, по старой привычке притопывал по подножке кресла и вполголоса напевал: «Пошли девки по грибы, по грибы!..»
Ксендз Шимон посасывал угасшую трубку и время от времени кричал:
— Ясек, пострел, огоньку!
Вместо Ясека Анка приставила к нему Матеуша.
Куровский молча, с улыбкой выслушивал брань Зайончковского, — его забавляли отжившие шляхетские замашки.
— Может, принести вина или пива? — спросила вошедшая Анка.
— Ничего нам, дитятко, не надо. Знаешь, Ануля, Зайчик сел без трех! — сказал ксендз, заливаясь смехом.
— Ей-Богу, не пристало ксендзу радоваться несчастью ближнего. Это может печально кончиться, как у Кинорских в Сандомирском повете… А дело было так…
— Нас, любезный сударь, не интересует, что там было. Ты лучше за игрой следи да масть не путай! Давай-ка сюда туза, последнего своего туза, и не втирай нам очки!
— Это я-то втираю очки! — страшным голосом взревел Зайончковский.
Снова вспыхнула ссора, крики Зайончковского разносились по всему дому, и гости на веранде с беспокойством поглядывали на Боровецкого.
— Пан Высоцкий, может, вы подмените меня? — окликнул Куровский доктора, проходившего через соседнюю комнату, и, отдав ему карты, вышел в сад, где Анка прогуливалась с Ниной.
Он присоединился к ним, и они направились к маленькой беседке, увитой диким виноградом с уже покрасневшими листьями и окруженной рабатками отцветающих астр и левкоев.
— Какой чудесный день! — сказал Куровский, садясь напротив Анки.
— Наверно, это последний погожий осенний день, оттого он и кажется таким чудесным.
Они долго молчали, наслаждаясь теплым, словно ласкающим воздухом, насыщенным запахом умирающих цветов и вянущей листвы.
Заходящее солнце окутывало сад золотистой дымкой, смягчая очертания предметов и придавая блеклым краскам изумительный бледно-золотой оттенок.
Отливая перламутром, в траве поблескивала паутина, в неподвижном теплом воздухе реяли длинные, словно из жидкого стекла, нити бабьего лета — они цеплялись за желтые акации около дома, протягивались к черешням, на которых дрожали редкие красные листья, и раскачивались между стволами, пока их не подхватывал легкий ветерок и не уносил высоко — к крышам домов, в частокольное марево фабричных труб.
— В деревне такой день в тысячу раз красивей, — прошептала Анка.
— Несомненно. Заранее прошу прощения, если мое замечание покажется вам бестактным, но мне кажется, вас, панна Анна, не слишком радует сегодняшнее торжество?
— Напротив, я очень рада. Меня всегда бесконечно радует, когда исполняется чье-то желание.
— Вы переводите разговор в другую — отвлеченную — плоскость. И я вам охотно верю. Но я имею в виду сегодняшний день и не вижу, чтобы он доставлял вам радость.
— Ничего не поделаешь, если вы этого не видите. Но я в самом деле очень рада.
— По вашему голосу этого не скажешь!
— Разве он может не соответствовать тому, что я чувствую?
— Значит, может, потому что выдает ваше безразличие, — смело парировал Куровский.