Расцеловавшись со всеми и особенно сердечно — с Куровским, он ушел, посмеиваясь, чтобы скрыть волнение.
— Сумасшедший! — пробормотал с презрением Кесслер и удалился вместе с Морицем и Высоцким.
Боровецкий остался наедине с Куровским.
Опечаленный отъездом Мышковского, Куровский уставился затуманенным взглядом вдаль.
— Я задержу тебя на одну минутку, — сказал Кароль.
— Садись. До утра еще много времени. — И он указал на запотевшее окно, за которым едва брезжил рассвет.
Боровецкий заговорил о фабрике, о своих делах, о том, что хочет избавиться от компаньонов, о заговоре против него и в заключение предложил Куровскому вступить в дело.
Тот долго раздумывал, интересовался разными подробностями и наконец сказал:
— Согласен, но при одном условии… Предупреждаю заранее, возможно, оно покажется тебе странным, но я придаю ему большое значение.
— Ну говори!
— Можешь не принять его, но отнесись к этому спокойно, по-деловому… как коммерсант.
— Любопытно!
— Условие таково: не женись на Анке!
Боровецкий вскочил, его лицо залил румянец внезапной, ошеломляющей радости. У него было желание броситься Куровскому на шею, но он быстро овладел собой и с оскорбленным видом взялся за шляпу.
— Я просил тебя отнестись к моему предложению спокойно и по-деловому. Впрочем, давай поговорим откровенно. Мы слишком давно знакомы, и нам ни к чему играть в прятки.
— Хорошо, будем говорить откровенно.
— Я негласно стану твоим компаньоном, помогу выплатить долги и избавиться от дольщиков, а ты откажись за это от Анки и женись на другой, хотя бы на той же Маде Мюллер.
— А ты — на Анке?
— Это уж мое дело. Там видно будет. А ты не мучай ее и освободи от обещания стать твоей женой. Ведь ей очень тяжело, а сама она об этом не скажет.
— Я давно бы так поступил и уже не раз думал и не перестаю об этом думать. Но боюсь, как бы при ее впечатлительности и к тому же…
— К тому же, мне кажется, она вас не любит, и вы оказали бы ей большую услугу.
— Об этом мне лучше знать, — сказал Кароль, задетый его словами.
— Вы ведь тоже ее не любите.
— Тут я позволю себе повторить ваши слова: это — мое дело. Во всяком случае, пока она сама не откажет мне, я не перестану считать себя ее женихом и в скором времени женюсь. Странно, как вы могли предложить мне такую сделку! — неожиданно возмутившись, закончил он.
— Простите! Наверно, я выпил лишнее и не сумел привести убедительные доводы. Спокойной ночи!
Куровский пожал ему руку и, позвонив, велел закладывать лошадей.
— Бедная Анка! — с сожалением прошептал он.
XIX
— Загляну на минутку на фабрику и пойду с вами. Что-то не хочется возвращаться домой, — сказал Кесслер Морицу, когда они расстались с Высоцким.
— Может, зайдете ко мне выпить чаю?
— Ладно. Не пойму, что со мной происходит… прошептал Кесслер, нервно вздрагивая.
Они медленно шли пустынными, словно вымершими улицами. На крышах лежал снег и тонкой, смерзшейся коркой покрывал тротуары и мостовые. Город окутывала наводящая уныние, серая мгла, сквозь которую с трудом пробивался мутный зимний рассвет. Фонари уже потушили. В полумраке стирались, расплывались очертания предметов, и лишь изредка сверкал огонек и тотчас гаснул.
— Вам непременно надо на фабрику?
— Да, цеха работают в ночную смену.
— Простите, что вмешиваюсь, но на вашем месте, я поостерегся бы заходить к Малиновскому. У него вид злобного цепного пса.
— Он — дурак! Содержание его дочки обходится мне в пять тысяч рублей в год, а он еще рычит на меня.
— Один раз он уже побывал в Сибири, — заметил Мориц.
— Ничего он мне не сделает. Я получил от него письмо и хочу лично дать ему ответ. — Кесслер злобно ухмыльнулся.
— Насчет Зоськи?
— Да.
— А револьвер вы захватили?
— Слишком много чести для этого польского пса! Довольно с него и пинка. Уверяю вас, он и не подумает огрызаться. Ему просто надо получить отступного за дочь. Мне не впервой улаживать такие дела, — самодовольно сказал он и вздрогнул, но не от страха — это чувство было ему незнакомо — а от какой-то смутной тоски и душевного пресыщения.
Он смотрел на серое небо, на унылые, словно вымершие, дома, вслушивался в странно-тревожную тишину спящего города.