— Он прав. Передайте, пожалуйста, пану Максу, чтобы он навестил меня.
— С удовольствием. Насколько мне известно, он давно собирался зайти к вам, только ждал, когда вы совсем поправитесь.
Он посидел еще немного, продолжая все так же бессовестно хвастаться. Анка попрощалась с ним холодно, а когда он вышел, брезгливо вытерла руку: его большие холодные ладони были влажными от пота.
— Он представляется мне каким-то гадким пресмыкающимся, — сказала она Нине.
— Он — помесь пресмыкающегося с хищником. Такие всего добиваются в жизни, если, конечно, не угодят до срока за решетку, — вступил в разговор Травинский и рассказал Анке, в какие махинации пускается он с Грюншпаном, ничем не брезгуя ради денег.
— И несмотря на это, вы принимаете его у себя?! — возмутилась Анка.
— Во-первых, он пришел не ко мне, а к вам, а во-вторых, я вынужден поддерживать с ним отношения: он может быть мне полезен. И вообще не в здешних нравах разделять людей на честных и бесчестных.
— Я не желаю его больше видеть.
— Хорошо, я предупрежу прислугу. Но вы напрасно возмущаетесь: нашими поступками руководит необходимость, а не добрая воля. — Он печально улыбнулся и взглянул на Нину.
Она отставила в сторону мольберт и, чтобы не слышать его слов, которые ее всегда невыразимо огорчали, отошла к камелиям и, наклонясь, стала тихонько дуть на бутоны.
— Как ужасно устроена жизнь! — прошептала Анка.
— Нет, корень зла не в ней, а в наших чрезмерных притязаниях, в наших мечтах о добре и справедливости в мечтах неосуществимых, не позволяющих увидеть жизнь такой, какова она есть. И в этом источник всех наших страданий.
— И надежд! — прибавила Нина и поставила на столик перед Анкой китайскую розу с дивной красоты желтыми цветами, источавшими нежный аромат.
— Лучше полюбуйся, Казик, чем говорить несообразности.
Вечером пришел Юзек Яскульский; с некоторых пор он регулярно читал Анке вслух. И от него она узнавала разные подробности о Кароле, о его делах, о которых он никогда не говорил с ней, хотя бывал ежедневно.
— Что, отец поправился?
— Уже неделю надзирает за разборкой развалин.
— А сам ты что делаешь?
— После того как пан Баум ликвидировал дело, я перешел в контору к пану Боровецкому, — робея и краснея пуще прежнего, отвечал он.
Дело в том, что бедняга по уши влюбился в Анку и строчил ей длинные любовные послания, но не посылал, а втайне ото всех сам сочинял ответные письма в столь же пламенных выражениях. Не выдавая имени своего кумира, он читывал их своим друзьям, а иногда — у Малиновского на музыкальных сборищах.
— Пан Макс просил осведомиться, может ли он завтра навестить вас?
— Конечно. Скажи: я жду его днем.
Она с нетерпением ждала Макса, и когда слуга доложил о нем, у нее радостно забилось сердце. Растроганная, она протянула ему руку.
Макс, смущаясь и робея, сел напротив и тихим, несколько неуверенным голосом стал спрашивать о здоровье.
— Я уже совсем поправилась и жду только, когда переменится погода, чтобы выйти на воздух и… уехать из Лодзи.
— Надолго? — поспешно спросил Макс.
— Может, навсегда. Сама еще не знаю.
— Вам здесь очень плохо?..
— Да… Пан Адам умер, и вообще… — она не договорила.
А Макс не осмелился расспрашивать, и они долго молчали, обмениваясь лишь взглядами, в которых читалась искренняя симпатия.
При виде открытой, доброй улыбки на Анкином лице Макс млел и таял от нежности, и давняя, тайная любовь переполняла его таким блаженством, что он готов был целовать ее кресло, но вместо этого продолжал сидеть все так же чинно и, сказав несколько стереотипных фраз, стал прощаться.
— Уже уходите? — огорчилась Анка.
— Я прямо от вас еду на свадьбу Морица и Мели Грюншпан.
— Как, Меля выходит за Морица?
— А почему бы нет? Они подходящая пара. Она богатая невеста и к тому же красавица, а у Морица ума палата. И он, пожалуй, сумеет обштопать даже своего тестя, хотя тот не раз пускался на такие аферы, как злостное банкротство, причем с большой для себя выгодой.
— Надеюсь, вы меня еще навестите?
— Когда, с вашего позволения?
— Хоть каждый день, если найдете время.
Макс поцеловал ей руку и ушел в приподнятом настроении.
В сумерках, когда за окнами засверкали фабричные огни, пришел Боровецкий. Он сидел молча, так как в соседней комнате Нина играла на фортепиано, и дивные звуки, подобные журчанию ручейка, наполняли дом.