Через секунду он уйдет.
Она решилась на отчаянный шаг.
— Лестер! — Имя прозвучало невнятно, так как она автоматически, по привычке начала раскуривать очередную сигарету. Дым вырвался из тонких губ, как струйка пара из старого паровоза — возникшим на мгновение облачком.
— Лестер! — У нее нашлись силы на нужный бодрый тон. — Что бы ты сказал, если бы я сообщила тебе, что беременна?
— Но ты же не беременна? А?
— А если бы я сказала, что да?
— Беременна ты или нет, черт бы тебя подрал?
— Что, если…
— У меня нет времени заниматься ерундой.
Эмма собрала последние остатки храбрости.
— Но что, если… — прошептала она.
Лестер не дал ей договорить.
— Во-первых, я спросил бы — от кого? Во-вторых, сказал бы — избавляйся. И, в-третьих, для тебя это не впервой.
Она сидела очень тихо. Не проронив ни слова.
— На умывальнике лежит пятерка, — сказал Лестер. — До скорого.
И ушел.
Она подождала минутку и решительно откинула несвежую простыню. Как была, в коротенькой рубашонке и черном поясе, подошла к умывальнику, взяла пятифунтовую бумажку и порвала на четыре части. Затем направилась к телефону и набрала номер Джефри. Он был адвокатом. Они знали друг друга с детства, и когда-то он хотел на ней жениться. Вопреки всему не отвернулся от нее и, что не менее важно, не смеялся над ней и не рассказывал про нее дурацких анекдотов. Джефри не оказалось дома.
— Если ты останешься здесь, моя милая, — сказала она своим настоящим голосом — на редкость твердым, типично английским, несовременным, свойственным высшим классам, — то спятишь. А маленького надо беречь всеми силами, так ведь? Так! — Она пошла к холодильнику, достала откупоренную бутылку Pouilly Fuisse и сделала хороший глоток. — Так-то оно лучше! — Хлебнула еще раз — на счастье! А потом — чтоб не пропадало — прикончила бутылку. — Не забыть сократиться ради ребенка, — сказала она. — Ладно, детка, пакуй чемоданы. Поедем назад к папочке и мамочке.
Безобразный, мрачный, холодный дом приходского священника в Суффолке, который ее мать ненавидела до такой степени, что зимой и летом каждую свободную минутку проводила в раскинувшемся на три акра саду. — Не сваляй дурака, Эмма! Вдох! Выдох! Этого ты сохранишь! Боже милостивый! Помоги мне, последний раз помоги. Прошу тебя.
Она поплакала и принялась искать скотч — склеить пятерку, на которую можно будет уехать домой.
Предъявив для оплаты билета кредитную карточку Барклиз-банка, Лестер заметил, что срок ее истекает в конце января. Он хорошо ею попользовался: оделся с головы до ног — всего по два комплекта, и магазины выбирал с умом, как в былые времена, не гоняясь за самыми дорогими вещами, избегая делать покупки по пятницам и субботам, так как в эти дни в магазинах преобладала атмосфера нервозности. Все больше магазинов отказывалось принимать кредитные карточки без какого-нибудь удостоверения личности. Это досадное недоверие послужило причиной небольшого инцидента, из которого он, однако, вышел с честью — в буквальном смысле. Что касается наличности, то тут ему здорово повезло на собачьих бегах. В самую нужную минуту. На месяц приблизительно он обеспечен. Придется пока что этим довольствоваться.
— Распишитесь, — сказал кассир. Положив кредитную карточку на поворотный круг перед собой, он крутанул его.
Лестер Таллентайр с шикарным росчерком подписался «Джеймс Харрисон». Он ни разу не задумался, кем мог быть этот человек. Карточку он купил у приятеля.
— Двадцать шесть фунтов за обратный билет второго класса! — сказал Лестер.
— Чистейший грабеж, — согласился кассир. — Скоро поездом сможет ездить только персидский шах да его мадам — больше никто.
— С наступающим Новым годом! — сказал Лестер.
— Остерегайтесь шотландских подростков, — мрачно предупредил его кассир. — Они в это время года обычно громят поезда, идущие на Глазго. Это в Шотландии под Новый год готовят бараний рубец? Вот они уже погрузились в поезд. Пьяные.