— Можно мне сказать?
— Дай мне кончить.
— Я же не… да пойми ты… эта мисс Сент-Джонс-Вуд… я познакомился с ней в самолете.
— Ах, не будем об этом.
— Но это действительно так.
— Ты не знаешь стенографии? Нет, конечно. Как и многих других полезных и разумных вещей. Ну так вот, чуть ниже своего адреса мисс США поставила закорючку, означающую откровенный порнографический сигнальчик.
— Да ну? — Дуглас — непонятным и непохвальным, как он сознавал, образом — пришел в восторг. — Какой?
— Ты на этот раз не вывернешься, Дуглас. Я хочу кончить и кончу. О, какого черта! — Мэри оперлась о кресло и согнулась, как будто ей вдруг стало нехорошо. Дуглас встал, подошел к ней и хотел обнять. Она яростно затрясла головой, и он обиженно отступил.
— Ведь мы могли бы закончить этот разговор и завтра? — Он очень устал. Да и время было неподходящее.
— А почему не сейчас?
— Ну, во-первых, я страшно устал — как по-твоему, есть с чего? Отсутствие сна, сдвиг суточного времени, алкоголь — все, вместе взятое? А во-вторых… нам пора отправляться в Регби-клуб, где уже пляшут джигу.
— А это необходимо?
— Мы же обещали.
— Кому обещали?
— Приятелям.
— Твоим приятелям. Я вовсе не из ехидства — это действительно так. Иногда мне просто непонятно — ну что ты из кожи лезешь, чтобы поддерживать с ними отношения. Ты часто попадаешь в неловкое положение, сам знаешь, что бываешь мишенью для насмешек, тебя постоянно уволакивают поговорить с людьми, которых ты даже не знаешь. Чтобы справиться со своими нервами, ты слишком много пьешь. И кончается все тем, что у тебя выпирают черты, которые ты сам в себе вовсе не любишь. А остановиться не можешь. Зачем тебе это?
— «Не знаю я. И не могу сказать. Я не решил. Да и не мне решать…» Сейчас нужно решать, едем мы или нет. Уже десятый час — если мы не попадем туда до десяти, нам негде будет сесть, так что с тем же успехом можно вообще не ездить.
— В трезвом виде ты так боишься показаться хвастуном, что вообще помалкиваешь о своей лондонской жизни. А стоит тебе выпить, и тебя начинает вдруг ужасно беспокоить, что ты не живешь так, как им почему-то хочется, и ты начинаешь ронять намеки относительно событий, которых никогда и не было — не врешь, нет, — и, естественно, в конце концов запутываешься. И тем не менее ты рвешься туда, как дитя к материнской груди. Не понимаю я этого.
— А я, думаешь, понимаю. — Дуглас мог бы сильно удлинить список ее горестей и своих мерзостей. — Но все-таки я к ним ко всем привязан, — сказал он, — и хорохориться начинаю потому, что встречи наши всегда бывают сумбурны — на вечеринке, на балу, на каком-нибудь торжестве, у меня тут же возникает чувство, что я сильно отстал от их повседневной жизни, не в курсе местных дел и сплетен, а ведь такие мелочи и содействуют дружескому общению. И я готов терпеть их нападки и насмешки, потому что к ним привязан.
— Ты романтизируешь их.
— Ничуть! Просто, когда я смотрю на них — сколько их всего? — человек десять моих сверстников: учителя, бухгалтеры и тому подобное, два или три владельца небольших лавок; большинство из них — подавляющее большинство — прочно, по всей видимости, женаты, довольны своей семейной жизнью, довольны своей работой. В них есть какая-то цельность. У них находится время на увлечения, на занятия спортом. Они много делают для общества. Взять хотя бы этот клуб. Учителя физкультуры возят детей на состязания в другие города, на матчи между знаменитыми командами в Эдинбурге и Лондоне, другие устраивают рождественское угощенье для пенсионеров, ну и тому подобное… принимают участие в работе муниципалитета или «Гражданского Треста»[3]. Помимо всего этого, они держатся вместе, их связывает дружба людей, которые знают друг друга вдоль и поперек. Теперь все изменилось. Когда-то, гласит предание, молодой провинциал или провинциалка стремились к огням больших городов потому, что их манили обилие светских развлечений и возможность легкой наживы. Но за последние двадцать лет, как утверждают некоторые, жизнь молодежи в провинции складывается куда лучше, чем в больших городах: столько же, если не больше, увеселительных прогулок на машине, вечеринок, ночные рестораны, путешествия, клубы, званые обеды… а жилищные условия лучше; и то же можно сказать о школах, больницах и прочих жизненных благах. Заработки приблизительно те же. При посредстве газет, радио и телевидения они получают точно ту же информацию, так что, за исключением возможности посещать театры Вест-Энда — а многие ли в Лондоне могут себе это позволить, — они живут гораздо лучше. Впервые в истории, пожалуй, это мы, пираты, мы, искатели приключений, оказались проигравшими. Нужно было нам крепко держаться за свое место. Возможно, я и романтизирую их, но совсем чуть-чуть. Вот завидовать я, пожалуй, завидую. Я уехал, и я преуспел — таково впечатление, которое я создаю, и так считают они, — а на самом деле я потерял десять-пятнадцать лет серьезной работы, дружеского общения и приятного времяпрепровождения. Они постоянно рассказывают друг про друга всякие истории, главным образом трагикомические, — в Лондоне никогда ничего подобного мы не рассказываем. Ведь я почему так молчалив здесь, с ними, да потому, что у меня редко находится что рассказать, что-нибудь действительно интересное. С другой стороны, если я становлюсь болтлив, то только потому, что мне хочется им как-то отплатить. Одно уравновешивает другое.
3
Добровольная организация, которая содействует охране памятников архитектуры и старины, живописных уголков страны; занимается также вопросами эстетики планирования.