Он помолчал немного и продолжал: — Мне кажется, у меня есть возможность выбора. Я всегда могу найти способы стать более свободным и более удовлетворенным. Некоторые из них нереальны. Другие даже сейчас представляются мне не чем иным, как лишним способом самоистребления. Но вот что мне действительно дано, так это возможность на опыте проверить ценность различных вещей и сделать по их поводу собственные выводы. И если при этом я ставлю на карту личные привязанности, да и карьеру также, то ничего тут не поделаешь. Я совершенно запутался, это верно. Мне с детства внушали, как важно иметь уверенность в завтрашнем дне, и в то же время я почел бы себя трусом, если бы не попытался прожить, не связывая себя никакой штатной работой, не попытался бы проехаться на гребне волны изменчивых возможностей. Я приучен уважать домашние порядки и верность семейному очагу, но тут встает вопрос — а чем они так уж хороши? В чем их сила? Я получил приличное, можно сказать — отличное, образование, и в то же время искушение поступать глупо или даже во вред себе бывает порой у меня непреодолимо. Наиболее эффективной из всех внушенных мне в процессе воспитания была мысль, что нельзя поддаваться соблазну — и, однако, почему? Что тут плохого? Все эти — с твоей точки зрения — глупые, незрелые, испорченные и эгоистические проявления своеволия вовсе не являются частью какого-то плана или шаблона — на это я не претендую, — но они имеют прямое отношение к образу жизни, который я веду в отведенном мне настоящем, а оно само по себе является совершенной путаницей. Я считаю, что мне надлежит этот хаос пережить, и, по-моему, я был бы еще худшим неудачником, если бы построил себе небольшой ковчег и уплыл на нем куда-нибудь подальше. Я и строить-то ковчег не умею, да и не хочу. Так что, пожалуйста, уж каков есть.
Мэри отпила из стакана, подумала и не спеша, тихим голосом ответила:
— И все-таки я так и не знаю, назвать ли твое поведение детским, или за твоими поступками действительно что-то кроется. — Она пыталась разобраться, она не хотела быть несправедливой к человеку, которого когда-то так сильно любила, за которого все еще чувствовала себя ответственной. — Потому что ты не только беспечен, ты достаточно смел — ты рискуешь; ты не только обманываешь себя, но и пытаешься быть честным; ты избалован, но ты и серьезен. Ты стараешься разобраться в своей жизни. На это тебе хватает храбрости. Я не знаю, Дуглас, твоей истинной цены. Просто не знаю.
— И я не знаю.
— Пойдем-ка лучше на этот бал в Регби-клуб, — печально сказала она. — Я немного опьянела.
— А ты хочешь?
— Нет, не хочу.
— И я нет.
— Я надену черное платье. А для пущей неотразимости могу навесить на себя дешевых арабских побрякушек, которые ты привез мне из Израиля. Пожалуй, тогда отбою не будет.
— Еще бы.
Она встала. Встал и он. Они поставили стаканы и крепко обнялись, страстно и как будто нежно, лаская друг друга. Легонько покачиваясь на каблуках.
— Значит, дело за мной.
— Да.
— Или ребенок, или шабаш?
—: Вот именно.
— Мне нужно над этим подумать.
— Не спеши. — Она поцеловала его в ухо и повела губами к душке; он опустил взгляд на ее блестящие густые рыжие волосы и погрузил в них лицо — чтобы вобрать аромат и найти покой. Его руки лежали у нее на груди, ее бедра вжимались в его, но даже в это сладостно остановившееся мгновение какой-то бес сумел раздуть в его душе уныние: я вероломный и дрянной, я слабый и трусливый… — перечислял он свои прегрешения, однако не успел закончить свой перечень словами: «Боже милостивый, спаси нас». Мэри оторвалась от него, стянула с него куртку, посмотрела ему прямо в лицо и широко улыбнулась, совсем как прежде.
— Не впадай в панику, — сказала она. — Сейчас момент довольно безопасный. — Она потянула заправленную в брюки рубашку. — На мою ответственность.
3
Новый год наступил.
Кочующие комментаторы доставили телезрителей в Шотландию на «подлинный, достоверный Хогменей»[4], где пьяненькие кельты и ухмыляющиеся пикты махали в стороны направленных на них телекамер, на которые упорно падал мокрый северный снег. Оттуда рассевшихся у телевизоров празднично настроенных людей перекинули еще куда-то и пошли гонять по планете; изображения рикошетом отскакивали от спутников, беспощадно круживших вокруг земли, и повсюду люди скакали, веселились и приветствовали наступление нового года, то ли добровольно участвуя в злоупотреблении собственным доверием, то ли действительно поверив на миг в колдовской полуночный час, в поворотный пункт, в возможность перемены.