Хаиму стало нестерпимо стыдно за свое слабоволие, бездеятельность, неумение противостоять ударам сионистских деятелей. Да и теперь что делает он, когда эта шайка вновь пытается заарканить его как бессловесную рабочую скотину? Только молча пожимает плечами.
— Что же ты молчишь, Хаим? — прервал его мысли Моисей. — Нравится тебе, что в Бессарабию вернулись коммунисты?
Хаим оторвался от чтения и пристально посмотрел шоферу в глаза:
— Мало сказать «нравится»… Это же ровным счетом большая радость для каждого бессарабского труженика! Люди мечтали об этом на протяжении всех лет существования Советской власти в России! А ты спрашиваешь, нравится ли мне?
— А я, признаться, другого ответа и не ожидал от тебя, Хаим! Что ж… Будем, значит, радоваться за бессарабцев и ждать сложа руки, когда к нам тоже кто-нибудь придет и вытурит взашей всех этих соломонзонов и штернов! Так, что ли, Хаим?
— Я тебя понял. Понимаю, к чему ты клонишь… Честно признаться, я и сам хотел поговорить с тобой об этом. Конечно, ты прав на сто процентов! Нельзя сидеть и ждать у моря погоды… Надо давать отпор всей этой сволочи! Но как? И с кем?
— О-о! Это уже слова настоящего мужчины… Тебе можно верить, ты на своей шкуре испытал цену благодеяниям сионистиков. Что ж! Если так, то я сведу тебя с одним нашим товарищем. Вы договоритесь с ним. Согласен?
— Согласен, — твердо ответил Хаим. — Я готов! Довольно быть тряпкой… Надоело!
Эзра не понимал русского языка, но по тону разговора, по выражению лица Хаима все же уловил, что случилось что-то очень серьезное. Сосредоточенное молчание Хаима лишь укрепило в нем эту догадку.
На обратном пути в киббуц Эзра все же спросил Хаима, что было написано в той бумаге, которую он так долго читал, а потом о чем-то долго разговаривал с шофером. Но и на этот раз Хаим затруднился с ответом не потому, конечно, что не доверял Эзре. Объяснить было не просто. Ведь Эзра не имел представления ни о Советской России, ни о Советской власти, ни о коммунистах. Но объяснить все-таки было надо, и Хаим терпеливо принялся разъяснять. И был счастлив, когда услышал из уст этого забитого, темного, несчастного человека, преданного и благородного друга:
— Эзре не верится, что такое может быть, на свете… Но раз хавэр Хаим говорит, что это так, значит, так. Значит, они хорошие люди… Плохо, что они далеко отсюда.
По возвращении в киббуц Хаим и Эзра разгрузили привезенные комбикорма, поужинали и отправились на отдых. Хаим, как во все дни после смерти Ойи, долго не мог уснуть, но на этот раз не из-за горьких мыслей о постигшей его беде. Он чувствовал себя так, словно долгое время, согнувшись, нес непомерную тяжесть и наконец сбросил ее, выпрямился во весь рост и с облегчением вздохнул полной грудью. Да, теперь он мог говорить и делать, то, что думал. Исчезло угнетающее душу раздвоение. Исчезло ощущение безысходности, терзавшее его и во время прохождения «акшары» и особенно в последние дни работы в Экспортно-импортном бюро у Симона Соломонзона.
Другим человеком теперь почувствовал себя Хаим: словно обрел силу, и страх ему вроде бы стал нипочем. В самом деле, эта шайка сионистов отняла у него жену, сына — все его счастье, исковеркала ему жизнь, а он будет их бояться? Он почувствовал себя увереннее, когда, не колеблясь, ответил Моисею согласием участвовать в трудной, опасной, но благородной борьбе и работе, которую самоотверженно ведут подпольщики-коммунисты. «Ну вот, Илюшка, — мысленно обращался он к своему далекому другу Томову, — видишь, я опять хочу идти с тобой плечом к плечу! Правда, еще не знаю, как это у меня здесь получится, однако можешь не сомневаться, что теперь никакая сила уже не свернет меня с этого пути! Испробовал я все прелести здешнего рая».
Почему-то Хаим был уверен, что Илья Томов остался в родном городе. И Хаим попытался представить себе, что тот делает сейчас. Ведь там все должно круто измениться: вместо горластых легионеров из «лиги защиты христиан», разгуливавших по городу со свастикой на рукавах, на улицы сейчас, очевидно, вышли честные труженики с красными флагами и революционными песнями; наверняка исчезли полицейские с королевскими кокардами, аксельбантами и нагайками в руках; нет больше и мозоливших глаза табличек с надписью «Говорите только по-румынски или по-немецки!». Хаим пытался представить себе, Как отнеслись ко всем этим переменам его отец и сестренка, как они живут, что делают. «Конечно, — размышлял он, — Моисей прав, не сразу там потекут реки молочные, жить еще, наверное, им нелегко, но все равно тащить их сюда теперь незачем. Это ясно, как божий день. Ничего, кроме унижений и всяких издевательств, здесь их не ждет, а там они будут людьми среди людей… Это ж все-таки Советская власть!»