В синагоге Хаим читал молитвенник, не понимая смысла молитвы: все его мысли были об Ойе. Где она? Что с ней? Почему вчера вечером он не остался с ней подольше? Не признался, что любит, что не может жить без нее! Стеснялся, робел…
Богомольцы вслед за раввином вразнобой жужжали молитвы, не обращая внимания на Хаима. Он был здесь чужой. Им всем нет дела до его горестей, им безразличны его боль и судьба. С кем он может поделиться своим несчастьем, утратой? От кого услышит слова утешения, кто поможет ему? С грустью вспомнил он своего друга, Илюшку Томова. Конечно, тот сейчас по-прежнему работает в гараже и живет хоть и не богато, зато спокойно, и фашистов ему нечего бояться, нечего бежать к черту на кулички в погоне за счастьем… А вот Хаиму пришлось спутаться черт знает с кем, и теперь несчастья валятся на него одно за другим. «Впрочем, — продолжал размышлять Хаим, — если в Румынию заявятся немцы, Илюшке тоже будет несладко. Все может быть…»
Не знал Хаим Волдитер, какая беда обрушилась на его друга, не знал, что в это время Илья Томов валялся на холодном, липком от крови полу бухарестской префектуры.
Томов с трудом приподнялся, сел, прислонясь спиной к стене. Голова кружилась, тело болело, хотелось пить. На подбородке, на груди запеклась кровь. Да, здорово его отделали молодчики из сигуранцы!
Томова схватили по доносу провокатора. Полиция искала подпольную партийную типографию, выпускавшую антифашистские листовки. Допрос вел известный своей жестокостью инспектор румынской полиции Солокану.
— Давай договоримся, — монотонно проговорил Солокану. — Не бог весть какие признания от тебя требуются. Скажи только, где получал литературу. Больше ничего. Отпустим сразу. Мы прекрасно знаем, что ты втянулся в это грязное дело случайно, а тот, кто завлек тебя, гуляет сейчас на свободе. К чему, чудак, отдуваться за них? Парень ты, как видно, неглупый, но, должно быть, не знаешь, что господа «товарищи», вскружившие тебе голову, целыми чемоданами получают деньги из Москвы… А живут знаешь как? Мой совет тебе: признайся по доброй воле. Сам потом будешь благодарить нас…
Томов молчал.
Сильный удар ногой в живот вновь опрокинул его на пол. От острой боли потемнело в глазах. Томов лишь увидел над собой искаженное злобой лицо подкомиссара Стырчи.
Инспектор сигуранцы Солокану взирал на эту сцену, как искушенный столичный зритель на игру актеров провинциального театра.
— Говори! Убью! Слышишь? Убью! — орал подкомиссар, прижимая голову арестованного к полу подошвой лакированного сапога.
— Перестаньте, господин подкомиссар! — с ноткой отвращения произнес Солокану. — Вы не отдаете себе отчета в том, что делаете. Наступили парню на горло и требуете, чтобы он говорил…
— Сколько же можно, господин инспектор, терпеть! Бьемся над ним целых трое суток. Ведь врет он нахально, — будто извиняясь, ответил подкомиссар, отлично понимавший игру своего шефа. Он словно нехотя отошел к окну, закурил.
Снова Стырчу сменил долговязый комиссар полиции. Этот с самого начала разыгрывал из себя доброжелателя. Вместе с полицейским, молча стоявшим во время допроса, он помог арестованному подняться и сесть на табурет, поднес стакан воды и предложил закурить.
— Послушай, Томов! — миролюбивым тоном заговорил комиссар. — Стоит ли из-за каких-то глупых смутьянов переносить такие муки? Ты же парень грамотный, учился в лицее, в авиацию его величества хотел поступить, а ведешь себя так необдуманно. Мы хотим всего-навсего помочь тебе выпутаться из этой истории. Больше того, вознаградим тебя и даже на службу к себе примем. Человеком станешь! — увещевал комиссар, поглядывая на Солокану, чтобы узнать, одобряет ли он такой ход.
Томов понимал, что палачи не оставят его в покое. И он решил ускорить развязку.
— Обещать-то обещаете, а кто знает, заплатите ли? — пробормотал он.
— Вот это другой разговор! — воскликнул комиссар. — Можешь не сомневаться, Томов. Мы всегда верны своему слову… Так вот слушай: скажи, где находится типография, и… сразу получай тысчонку. Идет?
— Тысячу лей? — изумленно переспросил Илья.
— Да, тысячу… А что?
— Так я за такую сумму на весь мир скажу, что типография коммунистов находится в королевском дворце…
Уловив удивленный взгляд, которым обменялись палачи, Томов добавил:
— Да, конечно! Типография установлена там с согласия нашего любимого монарха — короля Карла Второго!