У выхода из здания он увидел Ойю с мальчиком на руках и рядом с ней Шелли. Яркое солнце особенно отчетливо выделяло снежно-белую поседевшую голову пианистки.
— Шелли Беккер! — крикнул Хаим стоявшему у ворот инженеру из Яффы. — Вот Шелли Беккер из Вены!
Инженер не понимал, на кого указывал ему чудаковатый парень. Он знал племянницу по фотографиям и ожидал, что она прибудет с двумя детьми и матерью…
— Ваш дядя, Шелли! — Хаим подбежал к Шелли. — Вот он стоит с женой и дочерью, ищет вас!
Шелли со стоном бросилась к воротам.
— Дядя Бэрл! Это я, несчастная Шелли Беккер… Это я, дядя Бэрл. Шелли Штейнхауз!
— Шелли? Шейнделэ?! Что с тобой? Где мама?
— Шейнделэ! Милая! Что случилось?
— Это я, дядя Бэрл, я! Горе, ой, какое большое горе! Убили нашего Доди! Они его убили! Они… — указывая на часового, стоявшего на вышке, кричала Шелли. Силы изменяли ей. Цепляясь руками за решетку, она повисла на ней, опустилась на колени. — Ой, за что такое горе! — причитала она. — Убили папу и мужа нацисты… Убили моего бедного мальчика англичане… Моего Доди-и уже нет! И мама там, дядя Бэрл! Она больна, осталась там, на пароходе…
На эстраде загремел духовой оркестр, исполнявший «Атикву»[46]. Пережитые тревоги, радость прибытия, надежды на будущее — все это вызывало у измученных людей слезы умиления. И вдруг воздух потряс взрыв, земля содрогнулась под ногами, с грохотом распахнулись двери и окна портового здания, со звоном посыпались стекла, на эстраде разбросало пюпитры, ноты, медные трубы. Слетел с вышки «грибок», укрывавший часового от палящего солнца. На мгновение все стихло, замерло…
— Пароход взорвался! То-онет! — вдруг крикнул часовой с вышки. И словно эхо, со всех концов раздались полные ужаса голоса:
— Взорвался пароход!
— Он тонет!
— Там люди!..
В нарастающий шум встревоженных голосов ворвался пронзительный вопль, прерываемый хохотом. Это Шелли Беккер, повиснув на решетке ограды, забилась в истерике…
Хаим инстинктивно сжимал трясущуюся руку Ойи и не мог оторвать взгляд от сорванного взрывной волной и повисшего на одном конце огромного белого панно. Тупо уставившись в его ярко-синие буквы, он никак не мог разобрать перевернутую надпись:
4
Никто из пассажиров, высадившихся с злополучного «трансатлантика», не знал, куда и зачем их везут на бешено мчавшемся крытом брезентом грузовике. Измученных людей швыряло на крутых поворотах из стороны в сторону, они судорожно хватались друг за друга, настойчиво стучали кулаками в стенку кабины, требуя и умоляя шофера остановиться хотя бы на минуту.
Наконец шофер резко затормозил, выскочил из кабины и, злобно выкрикивая бранные слова, заявил, что ему строго-настрого запрещено останавливаться в пути.
Тогда один из пассажиров отважился сказать сидевшей в кабине рослой девице в полувоенной форме:
— Людей же выворачивает наизнанку! Неужели нельзя набраться немного терпения? Мы что, на пожар едем? Хватит с нас, пожар мы уже видели…
— Вы думаете это его прихоть? Ошибаетесь, здесь порядки не те, что у вас где-то там! — ответила она. — У нас приказы выполняются четко!
Толстяк ювелир едва слышно пробурчал что-то невнятное, его сосед тяжело вздохнул и тихо промолвил:
— Видимо, так надо…
Грузовик тронулся. Вновь трясло и подбрасывало на выбоинах, но люди терпели. «Видимо, так надо…»
Около полуночи машина ткнулась радиатором в проволочные ворота. Водитель выключил мотор, погасил фары. Девица спрыгнула с подножки кабины и скрылась в темноте. Тишина вокруг была такая, словно все вдруг вымерло. Люди выглядывали из-под краев брезента, с тревогой всматривались в темноту, в равнодушное, в непривычно ярких и крупных звездах, южное небо.
Наконец послышались торопливые шаги, и к грузовику подошел мужчина. Осветив прибывших длинным, как полицейская дубинка, электрическим фонариком, он радостно приветствовал их традиционным: «Шолом, хавэрим!»[47] — пожелал всем крепкого здоровья и долгой счастливой жизни на «земле обетованной». Потом так же доброжелательно попросил внимательно выслушать и принять к руководству небольшой, но весьма важный совет местной администрации: помалкивать о несчастье с «трансатлантиком».
— Конечно, случившегося не утаишь, — заметил человек с фонариком, — но не следует вдаваться в подробности и строить всякие догадки… Лучше помолчать до поры до времени, во всяком случае, до официального сообщения. И вообще молчание — золото. Так вам советуют. Здесь процветает мир, порядок и согласие между людьми, живущими в духе послушания обетам наших благочестивых предков. Между прочим, следует учесть, что обетованная земля пока, к сожалению, не освобождена от врагов. Это, конечно, уже другой вопрос, но об этом не следует забывать. И мы не перестаем напоминать и утверждать во всеуслышание, что враги за все содеянное против нашего народа еще изопьют горькую чашу…