— Чего думать? — удивленно переспросил Нуци.
— Понимаешь… — замялся Хаим. — Я же не знаю, как на это посмотрит руководство нашего квуца́?!
— Вот это, между прочим, пусть тебя меньше всего беспокоит. Они все зависят от Симона. А он хорошо относится к тебе. Это важно! Ведь ты за него «акшару» отбывал, вкалывал дай бог! Я же помню! Чудак ты…
— Ничего это ровным счетом не значит, — уныло сказал Хаим. — Тем более, когда он стал, как ты говоришь, фигурой. И, кроме того, его отец за все, что я выполнял, денежки в кассу квуца́ внес. Ты же знаешь!
— Все знаю… Все! И тем не менее не говори глупостей!
Нуци отмахнулся и ушел, оставив Хаима в растерянности. Прошло совсем немного времени, когда из-за угла столовой показался Нуци. Еще издали он крикнул:
— Собирайтесь! Едете со мной!
Когда допотопный автомобиль остановился у палатки и Хаим с Ойей вышли с узелками, к ним подошел толстяк ювелир. Тут же прибежали и другие иммигранты из соседних палаток. Все были поражены неожиданным отъездом молодой пары.
— Посмотрите на них! — громко обратился толстяк к людям, которые не без зависти смотрели на Хаима и Ойю. — Он все время играл из себя тихоню, она вообще ни гугу, а им подают легковой автомобиль!.. Скажите, пожалуйста, какие знатные персоны! Можно подумать, что иначе они не привыкли ездить у своих родителей?! Черт их побери вместе с их родителями и прародителями!..
Симон Соломонзон был не столько обрадован, сколько поражен неожиданным сообщением Нуци о том, что Хаим Волдитер жив, здоров и вместе с молодой женой ждет в машине у подъезда дома.
— Красотка! — заискивающе говорил Нуци. — Но молчит, как рыба… Немая.
— Вот как?! — удивился Симон и, помедлив, стал размышлять вслух: — Как это понимать? Богатое приданое соблазнило? Видимо, Хаим не такой уж простак, как я думал…
— Откуда приданое? — перебил Симона Нуци. — Нищая! А Хаим действительно неглупый парень, но провинциал и чудак… Сам надел на себя этот хомут потому, что она будто бы спасла ему жизнь…
— Серьезно? — Симон еще больше удивился. — Тогда он и в самом деле простак, не в меру порядочный простак…
— Да, честный дурак! — Нуци рассмеялся. — Провинциал…
— Ну что ж! Посмотрим, на что он годится…
Вместе с Нуци он вышел встретить нежданных гостей. Симон крепко пожал руку Хаима, дружески похлопал его по плечу, вежливо поздоровался со смущенной Ойей, пригласил их в дом.
Хаим заметил, что Нуци держится на весьма почтительном расстоянии от Симона. Робкий по натуре, Хаим сейчас совсем стушевался. Когда же хозяин дома, усадив гостей за стол, попросил Хаима рассказать о его странствиях, тот почувствовал себя, как школьник перед лицом строгого экзаменатора: он знал Симона, человека черствого и скрытного. Какие уж тут откровенности! Заикаясь, он в нескольких словах рассказал о том, как болел на Кипре и как после выздоровления добрался до Палестины. Вспомнив недвусмысленный «совет» человека с фонариком и инцидент с толстяком ювелиром, Хаим ни словом не обмолвился о том, что произошло с «трансатлантиком». Постарался отделаться шуткой:
— Несмотря на помощь медицины, я все же поправился и вот… прикатил! — закончил он свой рассказ.
В комнату вошла дородная женщина. Поднос в ее руках был тесно заставлен посудой и угощениями. Расставив на столе чашки, с чаем, розетки с вареньем, разрезанный на куски торт и печенье, женщина молча и бесшумно удалилась.
Предложив Хаиму и его супруге угоститься с дороги чем бог послал, Симон сказал, что дела вынуждают его ненадолго покинуть гостей, и тотчас вышел из гостиной. Вслед за ним вышел и Ионас.
Хаим окинул взглядом гостиную. Все здесь свидетельствовало о богатстве обитателей дома и вместе с тем подавляло мрачностью, вычурностью и тяжеловесностью — и хрустальная люстра с массивными черными цепями, и стены, завешанные дорогими коврами, и вишневые с золотистым орнаментом плюшевые портьеры, и висевшие между ними три овальные портрета в тяжелых бронзовых рамах. В центре висел большой портрет мужчины с пышной бородой и большими суровыми глазами. В нем Хаим без труда узнал основоположника сионистской теории Теодора Герцля. Подобный портрет он уже видел в столовой «пункта сбора».
Хаим прислушался к мягкому ходу больших часов в оправе из саксонского фарфора, стоявших на мраморной крышке многоярусного, как буддийская пагода, обильно инкрустированного буфета-серванта. За его толстыми зеркальными стеклами сверкал хрусталь ваз, графинов, блюд и бокалов.
«Да, — с горькой покорностью подумал Хаим, — богатым всюду рай, не то что нам, бедным иммигрантам. Пусть томятся на «пунктах сбора», голодают, болеют. Кому они нужны…»