— Дома? Дома никто ровным счетом ничего не знал… Когда все ученики шли из школы, возвращался и я домой. По вечерам притворялся, будто делаю уроки, а сам рисовал горящие домики и лягающихся лошадок… Когда отец приходил с работы, я уже спал. А мама, довольная тем, что я учу уроки, умиленно говорила: «Мой сыночек будет доктором! Да, Хаймолэ, ты будешь доктором?!» Я отвечал «да» и в школу не ходил…
Девчонки звонко смеялись. Сокрушенно, покачивал головой Йойнэ. А Циля поглядывала на себя в зеркало и сдержанно улыбалась, любуясь своей красотой.
— Длилось так ровным счетом до одной прекрасной субботы, — продолжал Хаим. — Утром отец ушел в синагогу. Там ему попался на глаза мой меламед Ицхок. Мы его звали просто Ицек. Злой он был, как полынь! Из-за него я, собственно говоря, не хотел ходить в школу. Боялся его. На уроках он не выпускал линейку из рук, и стоило кому-нибудь чуть-чуть шевельнуться, как Ицек звонко стукал его по голове. И вот этот меламед спрашивает у отца: «Что случилось? Ваш мальчичек, не дай бог, захворал?» — «Нет, — ответил отец, — слава богу, он здоров… А что это вы спрашиваете так?» — «Вы спрашиваете, что я спрашиваю так? — разозлился меламед. — Я спрашиваю так потому, что ваш мальчичек уже три недели не появляется в школе!»
Ободренный дружным смехом девчонок, Хаим с еще большим огоньком продолжал:
— У отца был ремень… Кожаный! И какой это был ремень, и какая у ремня была медная пряжка, в тот день почувствовали все мои мягкие места…
— Уй-юй-юй?! — удивленно протянул Йойнэ. — Ваш отец в самую субботу позволил себе вот такое вот? Уй-юй-юй, как же можно в субботу бить ребенка?! Ы-м-мы-ы… В субботу?!
— О-о, именно потому, что была суббота, отец был дома, а не на работе и всыпал мне так, что ровным счетом целую неделю я ходил как на ходулях… С того дня он сам отводил меня в школу и доводил до самых дверей класса. И представьте, я таки сидел. Но как сидел, если бы только знали?! Бо́льших мук мне не могли придумать! Класс у нас был малюсенький. За каждой партой сидели три и даже четыре ученика, а должно было быть ровным счетом два… Так как тут не будет тесно? Каждый раз то один, то другой ставил кляксу, а сосед размазывал ее локтем и раздавался крик нараспев: «Господин меламе-эд! Он меня толкну-ул!» А Ицек только этого и ждал. Огреет линейкой так, что потом ровным счетом месяц мерещится, будто она висит над твоей головой! А парты? Они годились только на растопку…. Вечно скрипели, шатались, наконец ломались, и мы падали, ушибались, кричали и ревели. И что вы думаете? За это еще получали удары линейкой от меламеда Ицека… А разве мы были виноваты? Но не думайте, что он бил всех! Нет, не всех… Детей богатых Ицек не трогал… Это был тот меламед! С особым удовольствием он таскал за уши. Подойдет сзади, схватит за ухо и заставляет подняться. Вытянешься во весь рост, даже на цыпочки встанешь, а он все тянет выше и выше, чуть ли не до потолка. Уже, кажется, кожа с черепа сдирается, а этот живодер не отпускает…
Девчонки съежились от страха и слушали холуца с открытым ртом. Подошла фельдшерица. Хаим уже рассказывал про один смешной случай, который приключился с ним. Девчонки смеялись от души.
— Прямо артист! — сказала тетя Бетя, умиленно поглядывая на Хаима.
— Вот увидите, — вдруг произнесла Циля, — сейчас и немая появится у окна! Стоит нам собраться, и она тут как тут!
Все невольно посмотрели на распахнутое окно. И в самом деле в темном его проеме появилась Ойя.
— Вот видите, что я сказала?! — торжествующе воскликнула Циля.
Все рассмеялись. Ойя смущенно опустила глаза, наклонила голову, но от окна не отошла.
Хаим почувствовал, как кровь прилила к его лицу, словно ему влепили пощечину. Сдерживая себя, чтобы не сказать резкость, он молча подошел к окну, улыбнулся Ойе, нежно взял ее за руку.
Смех мгновенно оборвался. Лицо Цили покрылось пунцовыми пятнами, глаза зло заискрились. К Ойе подошла и фельдшерица, погладила ее по голове. А когда Хаим, не произнеся ни слова, вышел во двор и увел девушку от окна, тетя Бетя сказала:
— Не надо смеяться над несчастной… Бог все видит! Она тоже человек…
Раввин сделал вид, что-не придал значения поступку Хаима.
— Любовь к кому — к этой нищей? Она ухаживала за ним, стирала ему белье, вот он на минутку и пожалел ее… — проговорил раввин. — Так что из этого?
Бен-Цион Хагера, когда это было в его интересах, говорил одно, а думал и делал другое…
Уже на следующий день он вызвал в синагогу фельдшерицу.
— Вы, тетя Бетя, принимали у моей покойной жены Цилечку, — начал он издалека. — Потом, не приведи господь подобное в моем доме, вы ее выходили от скарлатины…