Она не ограничивалась только заголовками. Однажды, когда она узнала, что я был частью группы, которая дразнила ребенка в школе, она усадила меня перед собой, поджав губы от разочарования.
"Знаешь, Барри, — сказала она (это прозвище, которое она и мои бабушка с дедушкой использовали для меня, когда я рос, часто сокращали до "Бар", произносится "Медведь"), — в мире есть люди, которые думают только о себе. Им все равно, что происходит с другими людьми, лишь бы получить то, что они хотят. Они опускают других людей, чтобы почувствовать свою значимость.
"Есть люди, которые поступают наоборот, которые способны представить, что чувствуют другие, и убедиться, что они не делают того, что причиняет боль людям.
"Итак, — сказала она, глядя мне прямо в глаза. "Каким человеком ты хочешь быть?".
Я чувствовал себя паршиво. Как она и хотела, ее вопрос остался со мной надолго.
Для моей матери мир был полон возможностей для нравоучений. Но я никогда не знала, чтобы она участвовала в политической кампании. Как и мои бабушка и дедушка, она с подозрением относилась к платформам, доктринам, абсолютам, предпочитая выражать свои ценности на более мелком полотне. "Мир сложен, Бар. Поэтому он и интересен". Огорченная войной в Юго-Восточной Азии, она провела там большую часть своей жизни, впитывая язык и культуру, создавая программы микрокредитования для бедных людей задолго до того, как микрокредитование стало модным в международном развитии. Возмущенная расизмом, она не раз и не два выходила замуж не за представителя своей расы и в дальнейшем одарила двух своих детей, родившихся в коричневом цвете, неиссякаемой любовью. Раздраженная общественными ограничениями, налагаемыми на женщин, она развелась с обоими мужчинами, когда они оказались властными или разочаровывающими, сделала карьеру по собственному выбору, воспитывала детей в соответствии со своими собственными стандартами приличия и делала все, что ей чертовски нравилось.
В мире моей матери личное действительно было политическим — хотя она вряд ли воспользовалась бы этим лозунгом.
Все это не означает, что она не имела амбиций в отношении своего сына. Несмотря на финансовые трудности, она, мои бабушка и дедушка отправили меня в Punahou, лучшую подготовительную школу на Гавайях. Мысль о том, что я не пойду в колледж, никогда не посещала меня. Но никто в моей семье никогда бы не предположил, что когда-нибудь я смогу занять государственную должность. Если бы вы спросили мою маму, она могла бы предположить, что я стану руководителем филантропического учреждения, такого как Фонд Форда. Мои бабушка и дедушка хотели бы, чтобы я стал судьей или великим судебным адвокатом, как Перри Мейсон.
Дедушка говорил: "Можно было бы использовать его умный рот".
Так как я не знал своего отца, он не имел особого значения. Я смутно понимал, что какое-то время он работал на кенийское правительство, а когда мне было десять лет, он приехал из Кении, чтобы погостить у нас месяц в Гонолулу. Это был первый и последний раз, когда я его видел; после этого я слышал о нем только через случайные письма, написанные на тонкой голубой бумаге для авиапочты, которая была заранее отпечатана, чтобы сложить и отправить без конверта. "Твоя мама сказала мне, что ты думаешь, что, возможно, захочешь изучать архитектуру", — гласило одно письмо. "Я думаю, что это очень практичная профессия, которой можно заниматься в любой точке мира".
Этого было мало.
Что касается мира за пределами моей семьи, то большую часть моего подросткового возраста они видели не начинающего лидера, а скорее нерадивого студента, страстного баскетболиста с ограниченными способностями и непрекращающегося, преданного тусовщика. Никакого студенческого самоуправления для меня не было, никаких скаутов-орлят или стажировки в офисе местного конгрессмена. В старших классах мы с друзьями не обсуждали ничего, кроме спорта, девушек, музыки и планов на выпивку.