Дома становились двухэтажными, настоящими городскими, с магазинными витринами, вполне городские фонари, а вот поликлиника та же, и школа… До центральной площади осталось два квартала, и у школьной ограды он остановился. Передохнуть. И вспомнить. Он стоял и смотрел на бегущих и бредущих детей. Тогда он бежал. И мечтал, что когда-нибудь сам станет учителем.
– Громовой Камень? – удивлённо-радостно спросили за его спиной.
Он резко обернулся, едва не потеряв равновесие. И она не изменилась?!
– Вероника Львовна?! Здравствуйте, как вы?
– Здравствуй. Спасибо, по-прежнему, – улыбалась она. – А как твои дела?
Громовой Камень невольно опустил голову. Сухая ладонь учительницы легла на рукав его шинели.
– Всё будет хорошо.
– Спасибо, Вероника Львовна, – он заставил себя поднять голову и улыбнуться. – Я тоже так думаю.
Она задумчиво кивнула.
– У меня на пятом уроке окно.
– Спасибо, – он сразу понял. – Я не знаю, как освобожусь, но я обязательно зайду.
– Удачи тебе.
– Спасибо. И вам… здоровья и удачи.
Он оттолкнулся ладонью от ограды и молодецки захромал дальше, чувствуя на спине её внимательный, необидно сочувствующий взгляд.
Вероника Львовна преподавала русский язык и литературу, а в педагогических классах и методику, общую и частную. И это её он увидел на границе в Кратово, когда после демобилизации и курсов возвращался на Равнину, а она уезжала в Россию в отпуск. Тогда пересеклись на вокзале, поздоровались, перекинулись парой фраз, и всё. Конечно, он зайдёт к ней, поговорит о школе, о прошлом. Оба сына Вероники Львовны и её муж с войны не вернулись. Он помнит тот день, когда она получила третью похоронку. На младшего. Она молча сидела и смотрела в окно, а они – тогда десятиклассники – сидели и читали, или делали вид, что читают. И тогда он не решил, нет, понял, что пойдёт воевать. Добровольцем. А если род не отпустит, то сбежит, порвёт с родом, уедет с Равнины, но добьётся своего. Но род спорить не стал. Год был сытным, молодых охотников много, а он уже пять лет жил в Эртиле, приезжая в стойбище только на каникулы, и сам чувствовал, что становится чужим. Отца уже не было, матери не стало ещё раньше, а отцовская родня уменьшалась с каждым его приездом. Он прошёл Посвящение, получил имя и уехал. Обещал вернуться и вернулся. А толку…
Вот и Центральная площадь с домом канцелярии и большим шатром Совета. Громовой Камень остановился перед ними, будто решая, куда идти. Хотя выбирать не из чего. Входное полотнище шатра опущено, из верхнего отверстия не видно дыма. Так что, в канцелярию. А чего это… пристройку, что ли, делают? Ну да, из резерваций столько приехало, дел у Совета куда больше стало. А что за дела без бумаг? Это пуля по прямой летит куда послали, а бумага сама цель ищет.
Он поднялся по неудобным крутым ступеням, толкнул резную, украшенную тотемами племён и родов дверь. И здесь всё так же. Белые стены с орнаментами у карнизов и плинтусов, стрёкот пишущих машинок… Канцелярия. И… ну, сегодня точно день встреч.
– Комбат?!
– Гитчи-Маниту! Ты?! Сержант! Жив!
Они обнялись и так застыли. Выглянувшие из дверей на шум тут же исчезли, зная, что мешать нельзя.
Постояв так несколько минут, они наконец разомкнули объятия.
– Ну… – Гичи Вапе сглотнул. – Ну, рад тебя видеть, Громовой Камень.
– Я тоже рад тебя видеть, Большое Крыло, – улыбнулся Громовой Камень. – Ты здесь…
– Заездом, – рассмеялся Гичи Вапе. – Навестить родню, повидать друзей, ну, и по делам заодно. Будем тянуть дорогу от границы, железную дорогу, представляешь? Пока до ГОКа.
– Старики согласились? – изумился Громовой Камень.
– Ещё не совсем. До Эртиля упёрлись вмёртвую, а до ГОКа добьём.
– Слушай, комбат, а она так уж нужна? Может, шоссеек прибавить?
– Нужна. Шоссейки само собой, да и наезженных пока хватает, а у железки свои плюсы. С ГОКа увеличится вывоз, а это наш, – Гичи Вапе подмигнул, – экспорт, серьёзный и основной, а не пушнина, денег сразу прибавится, а на них у нас почти всё и держится, это раз. С той стороны слишком многие охотиться не умеют, не могут и не хотят, это два. Вот они и смогут работать на стройке, а потом на обслуживании.
Громовой Камень нахмурился, соображая.
– Такие сложности, комбат?