Ровный безостановочный стук колёс под полом, ровный спокойный разговор под бессчётное количество стаканов чая, и так же неспешно густеющая темнота за окном. И вот уже на мелькающих мимо перронах горят фонари, искорками пролетают окна домов, и снег уже густо синий. Незаметно изменился и шум в вагоне: хлопают полки, вытаскивают чемоданы и узлы, снимают с верхних полок сумки.
Эркин взял джинсы и рубашку и пошёл в уборную переодеваться. Удалось успеть до основного наплыва. Возвращаясь, зашёл к проводнику расплатиться за постель и чай с сахаром и печеньем. Ну, и чаевые, конечно. Десятка набралась, как нечего делать. Когда он вернулся в отсек, стол был уже убран и даже опущен, чтобы не мешал собираться.
Эркин убрал костюм и мыльницу с полотенцем в портфель и, чтобы не мешать Матери и Герману, ушёл с Михаилом курить в тамбур.
– Знаешь, – Михаил как-то удивлённо смотрел на Эркина. – А ты ведь первый индеец, ну, с кем говорил. Вы все такие?
Эркин пожал плечами.
– Не знаю. Разные, наверное.
– Ну да, – кивнул Михаил. – Люди, они разные, конечно, а всё-таки…
– Не знаю, – повторил Эркин и усмехнулся. – Я ведь не жил… в племени, даже языка не знал, только в этом году начал учить. И знаешь, кутойс, ну, учитель, он воевал, в пехоте.
– Индеец? – удивился Михаил.
– Да. Он говорил как-то, что добровольцем, так? – и сам себе ответил: – Так. И ещё я видел, ещё… там, в Алабаме, индейцы, в форме, с орденами.
– Слышал о таких, – согласился Михаил. – Но сам не видел.
Они докурили, выбросили окурки в щель под колёса и вернулись в вагон.
– Подъезжаем, – встретила их Мать. – Давай, как следует, ремень твой где?
Герман, уже в подпоясанной гимнастёрке сидел у окна, насмешливо глядя на брата. Эркин тоже сел к окну, но смотреть было уже не на что. Вернее, россыпи огней ни о чём ему не говорили. Хотя… ну да, похоже, уже по городу едем. Огни подступают, становясь окнами и фонарями, промелькнуло снизу шоссе с машинами, в проходе толпятся уже одетые для улицы люди с чемоданами и узлами. Мать, Герман и Михаил тоже оделись, поезд стал замедлять ход. Эркин встал, надел ушанку, полушубок, застегнулся. Поезд остановился, и стоявших в проходе качнуло.
– Ну, – Герман протянул Эркину руку. – Спасибо за компанию. Бывай.
– До встречи, – улыбнулся Михаил.
– Бывайте, до встречи, – попрощался с ними рукопожатием Эркин.
– До свидания, удачи тебе, – попрощалась Мать.
– До свидания, и вам удачи, – ответил Эркин.
Из вагона он вышел чуть ли не последним, но спешить ему особо некуда. Андрей всё так объяснил и рассказал, что ни расспрашивать, ни разыскивать не надо.
Он шёл в общей толпе, с интересом разглядывая окружающее, но ни в его походке, ни в лице не было растерянности. И это, а, может, и угадываемая опытным глазом сила удержали вокзальных попрошаек и карманников на расстоянии.
Посадка на автобус так же прошла вполне благополучно. Как и предупреждал Андрей, народу было… не продохнуть. Эркин, когда его со всех сторон стиснуло и прижало, невольно вспомнил тесноту камер распределителей. Правда, угрозы в этой тесноте он не чувствовал, но всё равно – неприятно. Да и если сейчас по карманам шарить начнут, то не убережёшься. И, вывалившись на своей остановке, он первым делом проверил карманы и портфель. Но всё было в порядке, и Эркин отправился на поиски арки-прохода. Хотя и искать-то особо не надо: вот она.
Останавливаться у витрин он не стал, оглядел на ходу, но внимательно. Красиво, богато, но… но ничего такого им не нужно. Сервиз у них, который Джонатан подарил, будет и подороже, и покрасивее всего, что выставлено.
Проход, улица, светящиеся окна домов и плотно закрытые двери подъездов. Снега нет, но холодно, что хорошо: лужи замёрзли, и бурки не испачкаются, а то он уже в дороге вспомнил, что Царьград на юге, а, значит, там ещё осень, и пожалел, что поехал не в сапогах. Сапоги-то отмыть куда легче, чем бурки отчистить. Ошибся, значит, а хорошо. Иногда и промашка на пользу. А вот и третий угол, теперь направо, мимо ограды и церкви. Ага, вот и она. Ты смотри, какая громада. Прохожих немного, вернее, он их не то что не замечает, а не обращает внимания. Вот и дом. Как и описывал Андрей: три этажа, весь украшен, как… как торт, а рядом с дверью табличка.
Эркин посторонился, пропуская вышедших из дома трёх мужчин, зачем-то внимательно прочитал табличку и, проверяя себя, посмотрел на часы. Успел. Он толкнул дверь и вошёл. Как тогда в комендатуру.
Но вместо стола стеклянная будочка у входа, вместо военного немолодая женщина с настороженно злыми глазами, и главное – его сразу, он даже поздороваться не успел, встретили отказом.