Мне сразу представилось широкое убранное поле. Краснофлотцы ползут по пшеничной стерне, прячась за валками соломы, выброшенной проходившими тут недавно комбайнами. Впереди — станица Широчанка, из нее рота старшего лейтенанта Головаченко должна выбить гитлеровцев. Отделение Фоменко, с которым пошла и санинструктор Козлова, первым поднялось для броска. Но из садов станицы сразу же засвистели пули, слева с мельницы застрочил фашистский пулемет. Упали краснофлотцы Кириллов, Валиулин. Атакующие залегли. Панна рванулась к упавшим, неизвестно еще — раненным или убитым.
«Куда? Назад!» — сурово крикнул Фоменко, ухватив санинструктора за ногу, и приказал всем отходить на кукурузное поле. Немцы бросились в контратаку. Укрывшись в зарослях кукурузы, моряки отбили ее.
— Разгорелась перестрелка, — рисовала Панна картину боя. — Бьют немцы, бьют наши. Слышу крик: это старшина Журавлев ранен. Бегу к нему, а у самой санитарная сумка уже прострелена в нескольких местах. Чтобы не так страшно было, на ходу стреляю в сторону гитлеровцев… Старшину перевязала, кинулась назад, в кукурузу. Ребята встретили возгласом: «Жива!» Кто — то дает мне напиться из каски. В это время сзади послышался недовольный голос комбата: «Застряли тут!» И сразу все ожили: «Батя! Если наш Батя здесь, значит, порядок, будет победа!» Наши моряки уже привыкли к этой мысли. Казалось, тебя не тронет ни пуля, ни осколок, только действуй смелее, с огоньком, как Батя… И вот Александр Иванович уже командует: «Подавить пулемет на мельнице!» Туда бьют наши пулеметы. Тут же оказалась какая — то пушка — ударила по мельнице. Мельница разрушена. И сразу команда «В атаку!». Востриков и командир роты Головаченко идут рядом с нами, тоже стреляют из автоматов. Стемнело — можно двигаться смелее. Бежим. Поле от края до края оглашает зычное морское «полундра!». И вдруг в темноте донесся до меня стон: «Помогите, я лейтенант…»
Падаю возле раненого, вижу, лицо вроде как у кавказца. Показывает рану в боку, заткнутую куском ваты. А в стороне корчится другой. Говорю этому: «Потерпи, друг, посмотрю, что с тем…».
Проползаю мимо наших ребят, раненных в дневной схватке. Спрашиваю стонавшего: «Что у тебя?» Молчит, только тихо стонет и корчится. Нащупываю рану на колене, перевязываю. «Ползти можешь?» Опять молчит. «Ну, лежи, перевяжу лейтенанта!» Подползаю к тому. Вату из раны вырвало, кровь фонтаном, даже на меня брызнула… Делаю перевязку, раненый бормочет слова благодарности. И вдруг настораживаюсь: какой странный акцент! И между русскими словами — нерусские… Присматриваюсь. В этот момент раненый вскрикивает предостерегающе: «Камрад!..» «Немец!» — кричу не своим голосом, а в этот миг кто — то рванул мой автомат. Оглядываюсь: это тот, долговязый, которому я перевязала колено, надумал отнять автомат. Хорошо, что ремень оказался на руке. Фашист только успел выругаться по — русски, и тут новый сюрприз: из — за куста, буквально метрах в пятнадцати, застрочил по мне третий гитлеровец. Кинулась к земле, прячусь за «лейтенантом» и стреляю по кусту. Автоматчик умолк. А этот «лейтенант», в котором я уже опознала румына, умоляет: «У меня жена, дети!..» Я вспомнила: ведь он крикнул «Камрад!», когда тот фашист ко мне подползал, и, значит, предупредил меня об опасности… Блеснула мысль: «Языком» будет…» В этот момент увидела в темноте фигуры, бегущие ко мне. Не знаю, свои или нет. Нацелила на бегущих автомат, кричу: «Отвечайте, наши или нет?» А оттуда слышу: «Панна!» Подбежали краснофлотцы, командир роты Головаченко, техник — лейтенант Сергиенко. Радостные: станицу, говорят, взяли. Показываю им на раненого: пусть, мол, будет «языком». Ребята после боя ожесточены, кто — то схватился за автомат. Раздался вопль о пощаде. Я оттолкнула нашего парня. «Не тронь, — говорю, — его, он меня предупредил об опасности, человеком оказался… И в войне он не виноват: видите — румын. Фашисты его погнали…».
Панна задумалась, грустная. Вспомнила своих боевых друзей, погибших на ее глазах в боях у станиц Славянской, Анастасьевской, Курчанской. Разорвало на куски вражеской миной любимца роты душевного и смелого парня комсорга Ваню Тищенко. Утонул в кубанских плавнях раненный в перестрелке с гитлеровской засадой замполит Карпов.
— Погибали, — проговорила Панна, — каждый раз, казалось, самые лучшие. А жизнь шла своим чередом, день за днем — бои. И вижу: все, все храбрецы и люди — один лучше другого…
На лесной поляне стояла тишина. Бойцы слушали волнующий рассказ, смотрели на отважную девушку — воина, и, наверное, многие, как я, думали: «Сама — то она какой золотой человек!».