Оглядываюсь — передо мной Григорий Менагаришвили. Да еще каков! Сержант, на груди — медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды.
— Здравствуй, друг дорогой! Поздравляю с наградами, рад тебя видеть! — протягиваю руки к его упругим плечам.
Менагаришвили стоит, счастливо улыбаясь, аккуратный, подтянутый, чисто выбритый, с лихо подкрученными пышными усами. Присматриваюсь к нему: нет, не молодит фронтовая жизнь. Заблестела седина не только на висках, но и в черных усах, резче обозначились морщины на лбу, на худых щеках. Но сколько уверенности, достоинства и задора в его горячем взгляде, какой силой веет от молодцеватой выправки!
Разговорились.
— Ну, а что скажете о своих земляках — нашем пополнении? — спрашиваю его под конец. — Как они себя чувствуют, как готовятся к бою?
— Одно скажу: люди верные, фашистов бить хотят… — ответил Менагаришвили. — Только, конечно, не привыкли еще к военному делу…
— Помочь им надо. Вы, обстрелянные воины, прежде всего сами должны позаботиться о земляках.
Потом мне пришлось говорить о новичках с некоторыми «коренными» нашими моряками. Один из них, махнув рукой, произнес:
— Что это за морская пехота! Не только флотской закалки нет, не только пороха не нюхали, но и вообще… Посмотрите на них во время занятий — тюфяки! А нам, сами знаете, какое боевое задание придется выполнять…
Я решительно возразил скептику, напомнил ему о Менагаришвили и других кавказцах, которые пришли к нам тоже необстрелянными, а как потом себя показали. Но скептики, как известно, с трудом воспринимают положительные примеры. Мой собеседник продолжал выражать недоверие к новичкам. К сожалению, он оказался не одинок.
— Да что там говорить, — вздохнул другой моряк. — Иду вчера мимо санчасти, смотрю — одни новички толпятся. Как же с ними, хворыми, в бой идти?
Такие разговоры меня встревожили, а возникли они не без оснований. Хотя новички пришли к нам с большим желанием бить фашистов, но они и в самом деле не привыкли ни к военному делу, ни к фронтовой жизни. Как обычно, среди новобранцев оказались и неповоротливые, им нужно было тренироваться и тренироваться, а привычки к тренировкам недоставало.
Командиры говорили мне, что кавказцы с большим удовольствием занимаются лишь огневой подготовкой. В стрельбе и гранатометании они с задором состязаются друг с другом, входят в азарт, а ползать, до изнеможения бегать и рыть окопы им не нравится. Да и смотрели на это так, что если, мол, мучиться, так в настоящем бою, тогда нужда заставит. Истину «Тяжело в ученье — легко в бою» им нужно было внушать упорно и терпеливо.
Нашлись и «хворые». В 144–м батальоне после тактических занятий в санчасть пришли два горца: у одного оказалась кровавая мозоль, у другого — ушиб колена. Обоим дали освобождение от полевых занятий на два дня. А на другой день в санчасть пришла целая компания их земляков. Один жалуется на живот, другой на поясницу, третий на головную боль. Батальонный врач, добряк, хоть и не обнаружил особых недугов, но пожалел уставших с непривычки людей и дал освобождение еще нескольким. Потом он понял, что сделал ошибку: число желающих получить освобождение стало расти. Их и заметил моряк, рассказывавший мне об очереди в санчасти.
Политработникам и всему активу бригады предстояло поработать и с этими бойцами, по недопониманию избегавшими трудностей учебы, и с теми из моряков, кто с недоверием смотрел на пополнение. Очень важно было внушить всем побывавшим в боях чувство товарищеской заботы о новичках и ответственности за их боевую подготовку, за их воспитание.
Вскоре мы убедились, что линия взята верная. Ни один командир не мог бы сделать столько, сколько сделали добровольные наставники из опытных моряков, взявшиеся дружески учить новичков и прививать им традиции моряков. Да и сами наши бывалые моряки, почувствовав на себе двойную ответственность, подтянулись, стали требовательнее к себе.
Командир пулеметной роты 144–го батальона С. Николаев рассказывал мне о трогательной дружбе между старым, опытным пулеметчиком Козиным и молодыми бойцами грузинами Канделаки и Рухадзе. Козин так привязался к этим темпераментным и душевным горцам, что был с ними неразлучен. Да и сам он преобразился. До этого все замечали за ним грубость, невыдержанность, а иногда неряшливость. Теперь Козин стал совсем иным: аккуратен, подтянут, внимателен ко всем, особенно к кавказцам. Со своими новыми друзьями он изо дня в день занимался у пулемета. Подходили к ним и другие молодые бойцы — Козин отвечал на их вопросы, объяснял устройство пулемета, показывал приемы стрельбы. Грузины прониклись к славному русскому парню большим уважением, ласково называли его «генацвале» — дорогой друг. Канделаки и Рухадзе вскоре стали отличными пулеметчиками.