Мы устроили на пологой полоске берега под обрывом, чуть в стороне от пристани, эвакопункт — если можно так назвать открытую площадку, устланную сеном и соломой. Кроме подстилки, тут ничего не было. Рыжов, взявший эвакуацию раненых под свой контроль, однажды передал мне чью — то невеселую шутку:
— Попали мы в больницу для спартанцев. Под тобой солома, над тобой чистое небо, сбоку ветерок…
А ветерок с моря дул нередко свирепый, и хотя в общем тот февраль на Черноморском побережье был не морозным, ночлег на берегу не сулил ничего хорошего, особенно раненым, ослабевшим. Они ведь не могли, как бойцы, замерзшие в окопах, вскочить и разогреться, бегая и прыгая.
Медицинские работники, дежурившие на эвакопункте, добывали у хозяйственников при помощи Рыжова одеяла и плащ — палатки, чтобы укрывать раненых, стараясь согреть их горячей пищей, чаем. И все посматривали на море с одной думой: скоро ли придут суда, удастся ли отправиться на Большую землю сегодня? Как только к берегу подходило судно, раненые, способные двигаться, собирались у самой пристани и нетерпеливо ждали конца разгрузки, чтобы идти на посадку.
В один из последних дней февраля я отправился посмотреть, как идут на пристани разгрузка судов и эвакуация раненых. На берегу увидел перевитых повязками моряков из 144–го батальона. С ними были военврач Пестряков и санинструктор Нино Хуциашвили.
Алексей Пестряков с профессиональным хладнокровием врача сказал:
— Вчера много наших погибло. Много тяжелых ран. Решил сам проводить и посадить людей на суда. Удастся ли только сегодня?
Мы посмотрели на причалы. Там разгружались сейнер и два катера. Раненых же оставалось сравнительно немного — больше трехсот человек удалось эвакуировать ночью.
Близился полдень. Рассеялся туман, и над морем засверкало солнце. На берегу сразу стало веселее. Искрились в лучах гребни волн и прибрежные камни. Радовались солнцу и теплу продрогшие люди.
Я подошел к группе раненых, завел разговор. Узнал среди них азербайджанца Гусейна Абдулаева — хорошего бойца, агитатора. У него были перевязаны голова и рука.
— Не повезло? — с сочувствием говорю ему.
— Да, товарищ полковник, — вздыхает Абдулаев. — Досадно, мало я еще фашистов перебил.
Хуциашвили, стоявшая рядом, мягко, но с суровой ноткой сказала:
— Ничего, Гусейн, за тебя друзья им добавят… А поправишься, вернешься в строй, продолжишь свой счет.
— Вернусь! Обязательно! — пылко ответил краснофлотец.
В это время разгрузка судов кончилась, и раненые пришли в движение.
Погрузить на этот раз удалось всех.
На палубе суетилась Хуциашвили, заботливо усаживая своих бойцов, поправляя повязки.
Вскоре суда отошли от берега. Мы с Пестряковым и бойцами, сопровождавшими раненых из разных частей, отправились назад. Пошли по оврагу, соединявшему берег с командным пунктом бригады.
Вдруг сверху донеслось знакомое зловещее гудение: снижаясь над берегом, мчались со стороны Анапы фашистские бомбардировщики.
— Ой, ой, что же это… Потопят наших! — закричала Хуциашвили, умоляюще кидаясь то к Пестрякову, то ко мне, словно мы могли чем — то помочь. Пестряков, остановившись, напряженно смотрел то на море, на уходящие суда, то на приближающихся стервятников.
И вдруг рокот моторов раздался в небе с другой стороны. От Геленджика навстречу врагу мчались советские истребители.
С замиранием сердца следили мы за вспыхнувшим над морем воздушным боем. Фашистские истребители, прикрывавшие своих бомбардировщиков, заметались в небе, увертываясь от огня наших ястребков и пытаясь атаковать их.
Наши и неприятельские самолеты с ревом, маневрируя, носились над берегом. Мы видели в небе дымки выстрелов. Но вот один фашистский бомбардировщик загорелся и, кружась, рухнул в море.
— Ура — а–а! — восторженно закричала Хуциашвили.
Больше фашистские хищники не рискнули продолжать бой и беспорядочно повернули влево. Теперь они надвигались на нас и было ясно, что где — нибудь тут сбросят бомбы. Мы поспешили к обрыву, в укрытие.
Враг заметил нас. Один из бомбардировщиков сделал заход над оврагом. Мы уже добежали до каменного карьера и бросились под своды вырытой тут пещеры, когда совсем рядом грохнула бомба. В наше убежище ворвались дым, пыль, комья земли, камни, но никто серьезно не пострадал.