Пестряков и краснофлотцы ушли в свои части. Кроме меня, в пещере остались штабной телефонист, притихший у аппарата, и писарь, составлявший сводку по донесениям из частей.
Пещера, а точнее говоря — ниша, обнаруженная нами под обрывом высоты, была устроена, очевидно, рабочими действовавшего здесь когда — то каменного карьера и теперь очень пригодилась штабу бригады. Тут мы оборудовали командный пункт, нередко здесь же и ночевали. Для меня это была уже третья «квартира» на Мысхако.
После высадки мы с Рыжовым поселились в одном из домиков Лагерного поселка. Тут, однако, сразу стало беспокойно. Гитлеровцы накрыли поселок артиллерийским огнем. Снаряды рвались на улицах, рушили дома.
Однажды я после трудного боевого дня вернулся в поселок из 16–го батальона. Не без труда пробрался среди пляшущих и грохочущих взрывов в наш домик.
— Я этой ветхой хате не доверяю, — сказал Рыжов. — Разнесет ее, пожалуй. Надо поискать для ночлега место понадежнее.
Мне же после нескольких бессонных ночей хотелось одного: скорее лечь и уснуть.
— В этом поселке, — говорю, — везде одинаково. Я никуда больше не пойду.
— Убьют же! — возмущался Рыжов и пошел искать другое пристанище, предупредив, что потом пришлет за мной.
Как только он ушел, я повалился на соломенную подстилку, накрылся регланом и заснул.
Разбудил меня страшный грохот и тупой удар в плечо. Вскакиваю, чертыхаясь, свечу фонариком и вижу: потолок рухнул, на меня сыплется с чердака зола. На этот раз я отделался легким испугом. Однако место жительства пришлось сменить.
Потом мы с Красниковым поселились в доме совхозного поселка, недалеко от бывшего винного склада, где разместились штаб и политотдел. В этот поселок тоже без конца летели фашистские бомбы и снаряды, и моряки вырыли под нашим домом убежище. Нам не раз приходилось пережидать там очередной огневой налет. Не часто это случалось только потому, что мы большую часть времени проводили в частях, в боевых порядках. А когда усилились налеты вражеской авиации, мы покинули совхозный домик и поселились под горой. Тут, в нише каменоломни мы устроили штаб и жилище.
Площадь под каменным сводом была невелика — метров шесть в длину да два в ширину. При входе мы воздвигли каменную стенку, которая предохраняла от осколков снарядов и бомб. Из двери разрушенного дома соорудили стол. От ветра завешивали вход одеялами и плащ — палатками. Спали по углам на соломе.
По — разному устраивались на отдых бойцы. Населенных пунктов на направлении наступления почти не было, и редко кому удавалось провести хоть несколько часов под крышей дома. Радовались, отбив у неприятеля хорошо оборудованные позиции, с блиндажами и крытыми траншеями. Там были и железные печки, и сухие места для ночлега. Но многим приходилось спать в сырых окопах. И вообще спать морякам удавалось мало. Бои шли и днем и ночью. В короткие передышки засыпали где придется. Просыпались часто от грохота разрывавшихся вблизи снарядов и бомб.
Южная зима не морозна, но для тех, кто не имеет крова над головой, и не тепла. С моря и из — за гор дуют резкие студеные ветры. Холодный дождь перемежается со снегом. А когда снег тает — слякоть, грязь, бездорожье. Вокруг окопов и блиндажей — проталины, лужи. Нашим морякам пришлось не только ходить в атаку по мокрой глинистой земле, но и ползать, и часами лежать в грязи.
Все мы ходили измазанные, с налипшими на шинели и бушлаты комьями земли. Вернуться из боевых порядков чистенькими не удавалось, да никто об этом и не думал. Всех занимала одна неотступная мысль: долго ли еще нам топтаться перед Новороссийском, скоро ли удастся сломить сопротивление врага?
На Мысхако в эти дни пробирались мелкими группами моряки батальона Кузьмина, высадившиеся 3 февраля у Южной Озерейки. Они геройски выполнили свой долг, отвлекли на себя гитлеровцев и этим облегчили задачу отряда Куникова, высаживавшегося в районе Станички. Но обошлось это дорого. Много жизней унесли бои у Озерейки и мало кому удалось прорваться оттуда.
Один лейтенант из этого десанта вышел с группой моряков из леса юго — западнее села Федотовка, занятого немцами, и ночью пробрался через их передний край. Утром наши дозорные привели в штаб бригады оборванных, голодных, еле передвигавших ноги десантников. Лейтенанта я пригласил к себе. Фамилию его теперь уже забыл, но хорошо помню его рассказ о том, что довелось пережить и увидеть нашим товарищам.
Лейтенант вспомнил страшную картину высадки, когда враг встретил огнем приблизившиеся к берегу корабли. Пылали суда. Бойцы, с опаленными лицами, в тлеющей одежде, прыгали в воду. Те, кому удалось выбраться на берег, мокрыми кидались на землю, ползли под ураганным огнем, занимали позиции и вели огонь по врагу, коченея в обледеневшей одежде.