Вскоре попадаю на позиции 33–й батареи. Она ведет огонь по скоплению пехоты и вражеских танков у хуторов Ворошиловских. С командиром дивизиона капитаном Бекетовым подходим к одному из орудий. Потные бойцы действуют проворно, снаряды ложатся точно. Вражеские танки и пехота рассеялись по укрытиям.
Прозвучала команда отбоя, и батарея затихла. Краснофлотцы и старшины окружили нас. И снова вижу смелые лица и глаза, сверкающие гневом при упоминании о фашистских атаках. Здесь уже знали о тяжелой обстановке на полуострове, знали, как взорвала орудия батарея Панасенко. Кто — то решительно сказал:
— Пойдем и мы в морскую пехоту. По крайней мере, схватимся с гадами лицом к лицу…
Заряжающий Ильченко, парень атлетического сложения, шумно вздохнул и развеселил всех, сопроводив выразительным жестом слова:
— Дуже мини хочется зробыти фашистам «буль — буль» в Крыму!
Вот каково было настроение воинов в памятный день 3 сентября 1942 года.
Под вечер я встретился с военкомом сектора береговой обороны А. И. Рыжовым, тоже вернувшимся из подразделений. Мне нравился этот плотный, обычно спокойный и душевный человек. На вопрос, каково настроение людей, Рыжов энергично разрубил рукой воздух и сказал:
— Одно: бить и гнать гадов до полного уничтожения! Бить до последнего снаряда, патрона, до последнего дыхания!
На другой день враг предпринял новые ожесточенные атаки, пытаясь завладеть городом Тамань, но наши части отбивали их одну за другой.
«Жди нас, Тамань!»
Стемнело, когда командир базы вызвал к себе военкома, начальника штаба, меня и некоторых командиров. По его возбужденному лицу мы почувствовали, что есть необычные вести. Командир объявил приказ командующего Северо — Кавказским фронтом: оставить Тамань. Фашисты рвались к Новороссийску, и нужно было стягивать все силы туда. Да и вряд ли мы на Тамани, отрезанные от своих войск и лишенные перспектив на подкрепление, смогли бы еще долго держаться.
Эвакуация с Тамани прошла без осложнений, хотя это, конечно, было не легким делом. Помогло то, что гитлеровцы, видя наше упорство, никак не ожидали ухода наших частей в этот момент.
Мне с группой командиров и краснофлотцев пришлось несколько задержаться на Бугасской косе. Еще раз обошли покинутые позиции, проверили, не остался ли случайно кто — нибудь, может быть уснувший в окопах. Везде было пусто, под ногами валялись обломки досок, гильзы, пустые банки.
На рассвете от таманского берега отошел и наш торпедный катер. Шумят моторы, за кормой вздымаются белые гребни. Мы молча стоим на верхней палубе. Присматриваюсь к мрачным лицам. Один из командиров, заметив мой взгляд, вздохнул и сказал в сердцах:
— Обидно уходить — на радость им… Ведь держались, били гадов…
Моряки на миг повернулись к говорившему и опять замерли в угрюмом молчании. Да, оставлять Тамань было до боли обидно. Дрались за нее, не думая, что придется уходить.
Вспомнились подробности последних часов перед эвакуацией. Взрывали так хорошо служившие нам батареи береговой обороны. Спешно уничтожали на токах совхоза намолоченное зерно — нельзя было оставлять врагу. Что с ним сделать — не могли сразу и сообразить. Поджечь невозможно. Закладывали в горы зерна динамит, взрывали. Сыпучая масса вздымалась фонтаном и снова ложилась, словно нетронутая. Взрывали еще раз, перемешивая зерно с горелой трухой и землей.
Жители совхозного поселка стояли тут же, молча смотрели, как гибнет добро, взращенное их руками. Роняли слезы. У пожилой женщины вырвалось:
— Что же вы, товарищи… Вроде немало вас тут, неужто не могли постоять еще за Тамань!.. Нас — то бросаете?
Кажется, лучше сквозь землю провалиться, чем слушать такое. А ответить можно было одно:
— Война… Отстоим Кавказ — вернемся и на Тамань!
Новое огорчение принесла эвакуация нашему шоферу Грише Середе. На Тамани он получил другую легковую машину, сам ее подремонтировал и был ею очень доволен. Когда началась эвакуация, Григорий подъехал поближе к берегу и нетерпеливо ждал, когда ему разрешат двинуться на корабль. Я жестом позвал его к себе. Он быстро подкатил, распахнул дверцу, приглашая меня в машину.
— Нет, — говорю, — вылезай. Жги машину!
Тут только он понял, какую жертву должен принести, и я увидел на лице этого невозмутимого обычно парня страшное отчаяние. Середа крутился вокруг меня, чуть не плача, умоляя взять машину на корабль. Но такой возможности у нас не было — хватало грузов поважнее. Я молчал, выжидающе смотрел на шофера.