— Господин Исаак Лимор Фрэнсис Браун, задержан в два часа ночи вблизи озера Парано, в трех километрах к северу от деловой части города. — Офицер сделал паузу и вздохнул.
— Ну, продолжайте, — брат Джон зло скрежетнул зубами. — В чем его обвиняют?
— Э, на самом деле, это… — Офицер издал странный хрюкающий звук, то ли рвавшийся наружу смех сдержал, то ли чихнуть хотел — со спины не разберешь. — Вождение летательного аппарата в нетрезвом состоянии, господин священник-администратор.
— Что? — Джон подался вперед.
Офицер снова захрюкал, причем нервно и часто, из-за чего у священника отпали последние сомнения. От злости потемнело в глазах. Вот ведь! Смешно ему.
— Вождение летательного аппарата? — пробормотал Джон. — Это еще что такое? Дайте посмотреть. — Он наклонился, отстранив молодого насмешника от монитора, и принялся сам читать текст. — Где он взял этот аппарат? — сквозь зубы процедил священник, ни к кому не обращаясь, но офицер принял вопрос на свой счет.
— Не могу знать, сэр. Но когда его задержал один из наших патрулей, он был явно пьян и… — Офицер снова замялся.
— Что еще?
— Хотите посмотреть видеозапись? — предложил офицер.
Священник кивнул, пальцы молодого весельчака застучали по клавишам. Через мгновение экран потемнел, и появилось изображение. Был пятничный вечер, и в ресторане, где стояла камера, царило оживление. Люди болтали, смеялись, пили. Среди них, спотыкаясь, ходил человек, тот самый, что теперь лежал в розовых шортах в камере номер 32. Мужчина был одет в черный костюм, какие носили лишь члены Церкви Света, и был при этом в стельку пьян.
— Исаак… — прошипел священник, когда увидел, как молодой человек направился в сторону двух молоденьких девушек. То, что происходило дальше, священник-администратор постыдился бы описать словами даже на исповеди. Зато теперь стало ясно, как на его пьяном собрате оказались розовые дамские шортики.
Брат Джон молча смотрел на экран, и на его лице ужас сменялся злостью, злость — стыдом, а стыд — новым приступом непонимания, ужаса и праведного гнева. Офицер стоял рядом и откровенно забавлялся. Когда зафиксированные несколькими камерами безобразия закончились, священнику-администратору показалось, что у него прибавилось седых волос. И немало.
— Можно удалить эту запись из вашей базы данных? — мрачно спросил он. — Это компрометирует Церковь, и мы не хотели бы огласки.
Офицер, к радости Джона, кивнул, но сразу оговорился:
— Мне понадобится разрешение от капитана.
— Хорошо, вы получите его через час, а до тех пор постарайтесь не показывать это никому.
Брат Джон повернулся и пошел к выходу, спиной чувствуя издевательский взгляд тюремщика. Нет, он не осуждал насмешника — на его месте Джон тоже, наверное, посмеялся бы. Отчего не посмеяться над федералами? Но в неприятную ситуацию попал не смешливый офицер, а брат Исаак из Церкви Света. И это чертов брат Исаак лежал сейчас на чертовой тюремной койке в чертовой одиночной камере в треклятых розовых шортах. И все же… священник огляделся и, убедившись, что его никто не видит, тихонько улыбнулся.
Впрочем, слабость была минутной, уже через мгновенье на лицо вернулось отрешенно-философское выражение, каковое и подобает носить служителю Церкви. Брат Джон остановился возле двери кабинета капитана и легко, но вместе с тем настойчиво постучал, требуя разрешения войти.
Пробуждение оказалось не из приятных. Голова разламывалась. Во рту была такая сухость, словно он неделю провел в пустыне без еды и воды, а привкус напомнил о старых носках, которые он всегда держал в нижней части шкафа. Тело ломило, каждое движение странно отдавалось внутри, да так, что нутро торопливо собиралось наружу.
Исаак судорожно сглотнул. Хорошо хоть память не отказала. Нет, подробности прошлого вечера расплывались, словно в тумане, но, по крайней мере, он не забыл, как его зовут и где он находится. А это уже неплохо.
Сейчас бы чего-нибудь съесть, а еще лучше выпить. Не зря же древние говорили, что подобное лечат подобным. Как учил личный опыт, в таком состоянии смотреть на еду, а тем более, на выпивку без рвотных позывов трудно. Но трудно только в первый момент. Стоит впихнуть в себя что-то горячее, а лучше горячительное, как становится легче.
Дверь плавно распахнулась, и в камеру въехал автоматический уборщик. Его жужжание окончательно вывело Исаака из дремотного состояния. Он открыл глаза и с невероятным усилием сел на койке. В программу машины-уборщика, видимо, входили и другие функции. Перед дверью появилась тележка, а на ней стояли два подноса: один с яичницей, другой с беконом и тостами. Ниже обосновались в два рядочка десяток кружек с водой.