Лежит он на постели, одетый, свет не включает, ждет. Вдруг зашуршало под окном, потом двери в сенцы отворились и закрылись, засов на дверях брякнул… Сластион входит: кашлянул — и на ощупь к постели. А мой за грудки его и басом:
— Иди, иди, обниму и приголублю, потаскун чертов!..
Мой-то худенький, а Сластион как галушка: рванулся, выскользнул, только галстук на поле боя оставил, резинка лопнула, — и из хаты. А засов на дверях в сенцы с перепугу никак не нащупает. Колесом в сенях крутится, шарахнулся об лестницу да по лестнице на чердак. Мой свет в сенцах зажег и за ним. Так Сластион, надо же, стреху пробил головой с перепугу, по крыше съехал и в огороде на мягкое место приземлился. Дня три не видать его было на работе, а потом, гляжу, ковыляет мимо свинарника, ногу тянет. Я выскочила навстречу и кричу:
— Что у вас с ногой, Йосип Македонович?!
— Руководящая болезнь, — кривится, — воспаление седалищного нерва.
Я ласочкой, ласочкой подошла к нему ближе и шепчу:
— Не гневайтесь, Йосип Македонович, так уж вышло, муж в последнюю минуту передумал на ночную смену идти. Хотела предупредить вас, да разминулись мы. Так вы мою кандидатуру снимете, или, может, повторим реализацию, сегодня муж на ночную идет?!
А сама трясусь вся, смех из меня так и прет, злые мы, женщины, часом, бываем, если нас за живое задеть.
— Нет, — отвечает Сластион, — кандидатуры твоей я не снимаю, должен ликвидировать отставание в этом вопросе. Но на данном этапе пока что без реализации…
Никто того не слыхал, никто не видел, а покатилось по селу, до сих пор смеются надо мной — добавочная женщина…
17
На три села один я — культурный специалист. По худсамодеятельности. Музыка — моя любовь и стихия. Играю, дирижирую, смолоду пел — стекла в окнах дрожали. Могу и роль сыграть. С малолетства к сцене приучен, и на всю жизнь. А возраст мой предпенсионный.
Известно, смолоду помыслы высокие были, куда там. Выступаю с сольным номером на районной сцене, а воображаю себя на сцене Киевского оперного… Кто молодым и юным не мечтал. И способности были, все это признавали в моем культучилище. А когда выступал на областных смотрах, вся комиссия в один голос в консерваторию поступать советовала.
Вдруг присылают в районный Дом культуры, которым я заведовал, молоденькую методисточку, из училища. Черные очи, две косы и личико на соответствующем уровне. Под гитару любила цыганские романсы петь. И припевки-присказки разные от матери знала. Как скажет, бывало, как глянет, так сердце мое и замирало. Сколько лет прошло, а одну помню, хоть сама она уже и забыла за детьми и заботами:
И не только такое, простенькое, даже Есенина наизусть читала. Культурная была девушка. И фигурка хорошая: черным широким пояском затянется, тонюсенькая, ветер, кажется, подует — и сломит ее, теперь уж в дверь едва проходит, так раздобрела на трех моих зарплатах. И грудки у нее были, простите, как два спелых яблочка, прозрачную кофточку как наденет, в моду тогда входили… Ну, я и попался на крючок, все мы рано или поздно попадаемся. Только успел зарегистрировать брак, моя цыганочка двойняшек родила. Прошу участок, начинаю строиться. О консерватории и думать забыл, счастлив, что должность побольше дали — заведовать культурой района, там и ставка посолиднее, а у меня каждый рублик на счету.
Пока строился, еще двойня появилась. Двое — на руках, двое за крылья галифе обеими ручонками ухватились, а тогда все, кто районного масштаба, в галифе и френчах из темного сукна ходили. Но высокие помыслы в душе остались, вот и стал я тосковать, ненароком в чарку заглядывать, потому что между помыслами и житейской реальностью пропасть образовалась, так я себе это объяснял. И покатился, и нет уже мне места в масштабе района. Спохватился потом, да все уплыло, как по быстрой воде, а годы не догонишь, вот я и по сей день — в колхозных масштабах, так сказать, на творческой работе. Однако не жалуюсь, везде нужен, и деньги платят неплохие. И то — за художественную самодеятельность нынче спрос, как за молоко или бураки, чтоб жизнь в комплексе продемонстрировать: и хлеб и песня. Без меня и не споют, и не спляшут на должном уровне, в трех сельских Домах культуры я художественный руководитель. Я мог бы в столице процветать, если б жизнь иначе сложилась, но кому-то надо и в провинции за культуру бороться. Потому-то духовные запросы Йосипа Македоновича мне понятны, что сам жил и живу высокими помыслами, хоть многого и не достиг. Если верить слухам, что и впрямь взлетел он в небо, то я не завидую, а горячо аплодирую реализованным возможностям.