Так я понимаю.
Лаялись мы с ним отчаянно, он свою линию гнул, и я не уступал. Большинство в бригаде держало мою сторону. Сластион это чувствовал, потому-то ничего поделать со мной не мог. Вдруг слышим, новое ему повышение выходит, инженером-строителем колхоза, а сам он произвел себя в начальники по строительству. Меня правление единогласно назначило бригадиром. Я стал отнекиваться, а секретарь парткома говорит: надо вытащить бригаду из прорыва… Ну, работаю себе, как и работал, с топором и кельмой не расстаюсь, разве что теперь сам людей расставляю и в наряде отмечаю. Веселей дело пошло, хоть не поем и не танцуем.
Проходит время, собирает нас Сластион и заявляет:
— Вверху мы постановили все силы бригады бросить на ток, жатва приближается, а ток не готов к уборочном кампании, немедленно надо довести его до кондиции и поднять вопрос на уровень современных задач и даже выше.
— Пока гром не грянет, баба не перекрестится, это уж точно, — поддел я.
— Если это в мой персональный огород камень, — злобно говорит Сластион, — персонально я занимался вопросами строительства сенажной башни, пока что единственной в районе, которая будет нам общим памятником.
— Нет, Йоська, — говорю, — будет эта башня твоим персональным памятником.
И как в воду глядел. Торчит башня над селом уже не первый год, сенажом в ней и не пахнет: чтоб заполнить ее, большая техника нужна. Называют ее люди Сластионовой. Носился он с ней как курица с яйцом, прослышал где-то, что есть такие, и давай председателю на мозги капать: пусть, мол, издалека видно будет нашу работу, как мы на современном уровне решаем вопросы кормовой базы. Хотел себя сразу показать. И показал. Навечно, можно сказать, вписал в историю села. Под цинковыми сводами сычи перекликаются, а внизу пьянчуги, спрятавшись от людских глаз, киряют.
— А ток, — говорю, — мы до нужных кондиций доведем и работать будем день и ночь, потому что уборочная на пятки наступает, только ты обеспечь нам на соответственном уровне строительный материал в виде цемента.
Так я научился языку Сластионовому подражать, что он уже и не разберет, когда я всерьез, а когда насмехаюсь.
— Начинайте работать, а цемент обеспечу, съезжу к шефам.
После обеда подъезжает к току машина с цементом. А следом рулит на «Москвиче» большой начальник товарищ Сластион.
— Семь мешков снимите, — командует, — а три — на спецобъект.
— Да что на току с семью мешками сделаешь? — говорю. — Это ведь целое поле, и все в выбоинах…
— Больше песка сыпьте…
И махнул шоферу, чтоб ехал, значит. Гляжу, машины колхозный двор промахали и сворачивают на улицу. Теперь уж Йоська на своей легковушке впереди, дорогу показывает. Меня всего так и передернуло: средь бела дня, на глазах у людей крадет! За кого ж он нас принимает! Говорю своему подсобнику.
— Давай в коляску, посмотрим, что за спецобъект.
Завожу мотоцикл и прямиком рулю к Сластионову подворью. Точно, шефская машина там остановилась, и шофер с Йосей сгружают цемент. А он как раз дачу начал строить, в селе такой слух прошел. Я подкатил под самую калитку, слез с мотоцикла и встал у них на дороге. Приказываю себе сдерживаться, а внутри все клокочет.
— Грузи, Йоська, цемент на машину и вези в колхоз.
— А ты кто такой в колхозе? — ощерился он.
— Колхозник и народный контролер, — отвечаю спокойно.
— Я начальник, а ты ничто! — раздул щеки. — И не имеешь права контролировать колхозную власть!
— Ты разве власть?! — я тоже ору. — Ты — мусор на чистой воде!
И легко тут мне сделалось, потому что сказал то, что думал, что на душе камнем лежало.
19
Много курю и борюсь с собой из-за этого, но работа уж больно нервная. Пойти бы, часом думаю, снова агрономом в колхоз, как смолоду! Ясно, и агроному в колхозе не все мед, случается — и горчичка. Зато имеешь дело в основном с позитивными эмоциями: вспахать, посеять, собрать урожай и семенной фонд обеспечить. А негативные, если в больших дозах, разрушают нервную систему, это и ученые подтверждают.